– Первый, который мы принесли сюда, и который обмазали жертвенной кровью, – сказал он, – но это лишь начало. Гору-Соколу нужно святилище, дом, где его будут прославлять. И твой уари с этим согласен.

Ренехбет кивнула, не очень понимая, куда он клонит. Мысль о том, чтобы построить дом для Гора, как был построен такой же для Нехбет, уже высказывалась при ней. Но это должна была решать не она, а мужа сейчас нет. Седжи молчал, оглядывая площадку, а потом спросил:

– Знаешь ли ты, что здесь было, когда я только приплыл в Нехе?

Ренехбет пожала плечами, не очень понимая, что он хочет услышать.

– Каким было Нехе? – снова спросил Седжи.

– Нет, – ответила девушка.

– Роды мало общались друг с другом. Они приносили жертвы своим хемму, но не знали, отчего Река разливается каждым летом, отчего небесный огонь освещает землю, и почему людей по ночам иногда мучает страх. Я говорил еще с Каихо, отцом твоего мужчины. Он тоже видел, что жить у Реки так, как жили наши предки, нельзя. Он хотел, чтобы люди из соседних селений приходили сюда, и долго строил святилище Нехбет. Каихо должен был бы со временем принять мудрость Гора-Сокола, но умер… и тогда его сын поднял булаву. Его юная душа была открыта новому, и он принял соколиное имя и силу Гора-Отца.

– Да, Седжи, он тоже мне так говорил, – осмелилась сказать Ренехбет, гадая, неужели жрец вызвал её сюда лишь для того, чтобы повторить свои слова и слова Гор-Кха, – и я, вместе с ним, просила Сокола о мудрости у его жертвенных камней.

Седжи молчал, никак не показывая, что услышал её слова, и глядя в сторону жертвенного камня. Но потом, неожиданно, повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

– Легки ли твои, сны, уари-на? – спросил он резко, – сейчас, когда твой мужчина далеко, не терзают ли злые духи твой сон?

– Иногда такое бывает, – сказала Ренехбет, не понимая, что именно хочет узнать жрец.

– Мы все страдаем от этого, – губы жреца дрогнули, – ночью, когда гаснет небесный огонь, черный шакал Хатх выходит из своей норы. За ним же ползут его жены, и жены эти принимают вид змей. Ты видишь их глаза, когда смотришь в черную воду ночью. Кода они доползают до земли, то ищут нас. Они вползают в уши и под веки тех, кто спит. Страх, что мучит нас во сне, приносят эти ночные змеи. Они хотят украсть твою ка, твою душу.

– Но ведь они не могут её украсть совсем? – в селении, где выросла Ренехбет, объясняли ночные страхи совсем иначе, – когда мы встаем утром, страхи рассеиваются.

– Человек не знает, что его душа украдена, – сказал Седжи, все так же пристально глядя в её глаза – но, потом, в бою или на охоте, желтая кровь, яд змей Хатха, заполнят его жилы, и страх овладевает им. Тогда он гибнет. Если же украдена душа женщины, то порча переходит на её ребенка.

Жрец помолчал, рассматривая могильные насыпи на склоне.

– Змеи Хатха не единственные из ночных духов, которых нужно бояться, уари-на. Когда я был юн, как ты, я видел как женщина, чья душа была украдена старыми духами, перерезала горло своему ребенку, а потом своему мужчине. Она бежала по селению, и в её глазах была ночь, хотя небесный огонь горел ярко. За ней гнались, но она бросилась в воду и плыла, пока не утонула. И так бывает, если душа похищена.

– Зачем ты говоришь мне об этом, Седжи? – девушка старалась не опускать взгляд, хотя глаза жреца сверлили её лицо, – разве Нехбет не хранит меня?

– Тебя – хранит, уари-на. Но в Нехе много людей, и много ночных духов, ищущих чужие души. И, если они украдут душу человека, то он станет опасен. Ты должна научиться видеть таких людей, уари-на.

– Как узнать такого человека?