Впрочем, лучше бы Сэнни дивилась себе – насколько невозмутимой осталась она сама. Она даже не понимала, какие чувства ей следует испытывать!

А Джионна была… в смятении.

– Ты что, обсуждал это с Юстом, Кенлар?

– Да, и давно, – ответил тот. – Мы прояснили ситуацию. Я не хотел, чтобы между нами были недоговоренности в этом моменте. Я ему благодарен.

– И что он тебе сказал?

– Что для него это ничего не меняет. И что он не хочет причинять мне неудобства своим существованием. Отнял у меня полагавшиеся мне слова.

– «Вам всем без меня было бы лучше», – Илинора отвернулась, и Сэнни была уверена – чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

Джионна не удержалась и пробормотала:

– Терпеть это не могу – комплекс вины в совокупности с показушным самобичеванием! Но с Юстом, значит, ты обсуждал, а со мной не счел нужным?

Кенлар вздохнул:

– Эти… мои чувства для меня самого стали неожиданностью, поверь. Мы были в Абре. Юст всё понял и сам предпочел поговорить на эту тему.

– И ты знала, мама.

Это был не вопрос, лишь констатация факта.

– Ну, знала. – Илинора побарабанила по столу пальцами. – А что я могла сделать, Джионна?

– Твоя мать хотела меня убить, – сказал Кенлар.

– А отец?

– Его самого чуть удар не хватил. «Ты что, ничего получше придумать не мог? – вопил он и воздевал руки. – Да ты с ума сошел! Ты хочешь свести меня в могилу!»

Но им ведь и в голову не пришло с Кенларом Бьоргстромом навсегда порвать! Или пришло?

– Потом мы поразмыслили и здраво рассудили, что это гораздо лучше, чем если бы я испытывал подобные чувства к тебе, Джионна, – добавил Кенлар.

– Потому что тогда тебе бы грозила взаимность? – спросила Джионна.

Кенлар протянул через стол руки и положил свои пальцы поверх пальцев Джионны. Она их не выдернула.

– Я очень боюсь твоего мужа. – Он иронично усмехнулся. – А твоя мать наверняка изошлась бы от зависти и ревности к тебе.

Сэнни окончательно запуталась. Всё это было выше ее понимания. Ведь нельзя же было вопрос Джионны тоже счесть завуалированным признанием? И потом – какие именно чувства Кенлар Бьоргстром испытывает к Джионне? То есть, понятно, что любит. И не похоже, что совсем уж по-отечески. А что вообще значит – по-отечески?

Сэнни, наконец, решилась на наброс, прикинув, что разговор снова может свернуть не туда и более подходящего момента не будет.

– Что вас связывает с Понтификом и Великим инквизитором? Тогда, у бокового входа, вы ведь говорили о нем – когда упоминали восстановление отношений? До приемлемого уровня?

Кенлар Бьоргстром уставился на нее глаза в глаза. Его зрачки расширились. Радужка оставалось такой же светлой, почти прозрачной, но едва заметной.

– Когда-то… мы с ним очень крепко поссорились, – сказал он с расстановкой. – И с тех пор… едва перевариваем друг друга.

Еще один наброс, надо только суметь выговорить.

– Ходят слухи, что у него… такие же наклонности, как у вас.

Кенлар усмехнулся и передразнил ее:

– Это, очевидно, не так. Если бы ходили подобные слухи, их давно бы проверили и отправили под суд – либо того, кто слухи распускает, либо дорогого Арунидиса – несмотря на всю его власть. Члену Совета Двенадцати недозволительно иметь такие пристрастия. А Понтифику и Великому Инквизитору, главе Церкви – организации, которая считает себя вправе устанавливать моральные стандарты для всего лиорентийского общества – опасно для самой жизни. Так что слухов никаких не ходит.

– А маски? В Лоретто носить маски – отнюдь не редкость. И очень удобно, сохраняет анонимность. Никто доподлинно не узнает.

– Если никто доподлинно не знает, если нет доказательств, тогда это называется клевета. И клеветника пригласят на Святой остров и подвесят за ребра в пыточной.