Всю ночь, до утренней побудки.

Ласкал, стихи читая вслух.

Она же выбрала из двух

Одну себя, меня отринув.

Возможно, без неё я сгину.

Мысль мчит, как саночки с пригорка

Мысль мчит, как саночки с пригорка,

Стих сочиняет чуть спеша

И держит после на задворках

Себе, видать, для куража.

Так, выдавая небылицы,

Себя подкалывать порой:

Стих написать – воды напиться!

Но мысль не дружит с головой.

И, оставаясь непреклонной,

Не понимая удивлённо,

Что смысла нет стихи писать,

Качнув головкой забубённой,

Вновь начинает сочинять,

В тетрадке пачкая страницы…

Зачем? Да как-то вот не спится.

И, маскируясь мраком ночи,

При свете дня, поздней, хохочет

И возвышает содержанье,

Представив на медаль и званье.

Я и ЭГО

Есть огонь. Коптилки пламя

красит копотью стекло.

Электричество не с нами,

ну а с лампой повезло.

Керосин, фитиль и колба

жаропрочного стекла.

Мы сидим, поэты оба,

у накрытого стола:

чуть колбаски, в стопках водка.

За окном пуржит метель.

Есть огурчик и селёдка

От далёких от земель.

Печка греет тёплый бок.

С разговора был бы толк —

непонятны словеса,

и в глазах блестит слеза.

Где удача? Нет ответа.

Два непризнанных поэта:

я и ЭГО в полный рост.

Он – совет. Совет так прост:

плюнь на всё. Ложись-ка спать.

Смысла нет стихи писать.

Темы есть? – Да, их немало,

но чего-то не хватало.

Может, мысли, может, цвета,

чтоб быть признанным поэтом.

Дым дают в печи дрова,

и дурнеет голова.

Слов нехватка. Воздух сух. —

ЭГО снова, как петух,

в крик срываясь, голосил

и упал, лишившись сил.

То ли вечер, то ли ночь.

Я хотел ему помочь,

но не смог – свалился сам,

принял я ещё сто грамм.

Сон склонял прижаться к печи

и закончить эти речи.

По привычке я кваску,

чтоб развеяло тоску.

ЭГО, может быть, пойдёт,

взяв стихи, в простой народ,

вдаль, за тридевять земель…

Жизнь такая карусель.

Возомнив себя поэтом,

пишет ЭГО мой куплеты.

С ним, видать, мы нераздельны,

хоть порой живём отдельно:

я с лопатой в огороде,

он же в мыслях больше вроде

и дурманит мозг шальной.

Я от этого больной.

Неразумен этот ЭГО.

Много раз куда-то бегал.

Записав в тетрадь стихи,

утверждал, что неплохи.

Напечатать предлагал.

Как от ЭГО я устал!

Эх, закрыть бы под замок,

да ключей найти не смог.

Так и маемся – живём

в теле бренном мы вдвоём…

«Доживём вот до весны —

тиснем в стих цветные сны,

приходившие зимой.» —

шепчет ЭГО спящий мой.

Я молчу. Стакан мой пуст.

Огурца приятный хруст.

ЭГО спит. Пора и мне.

Сон ночной всегда в цене.

Поэт привычен к укоризне

Поэт привычен к укоризне,

И отзыв на стихи – пустяк.

Стихи порою стоят жизни,

А жить без них нельзя никак.

И это правда. Жаль, что ночью

Нет мыслей. Есть лишь многоточья.

Раздвоенность души

Раздвоенность души, а тело лишь одно.

Писать иль не писать – всё спорят, и давно

две части у души. Одна кричит: «Пиши!»

Другая жить в тиши желает и спешит

той первой объяснить, что надо просто жить,

на стих себя не тратя, что времени не хватит

на нужные дела,

а первая: «Нет, нет!» Упрямая была…

Как счастлив тот, кто может сострадать

Как счастлив тот, кто может сострадать

и боль чужую, как свою, принять.

Вся жизнь в вопросе:

быть или не быть?

Любить её,

страдая жутко,

плыть

против теченья

или поперёк,

прекрасно зная:

путь твой недалёк.

Короткий взлёт,

рожденья боль.

Любовь!..

И в бездну шаг.

Откуда, может, вновь.

Душа твоя,

желавшая тепла,

по Божьей воле

в новом теле

ожила…

И вновь вопрос,

поставленный ребром:

мы в этом мире

или в том

живём?

На небе всё же

или на Земле?

Алмаз найти

пытаемся в золе

сожжённой жизни,

с лицемерием виня

всех, кто вокруг

живёт,

себя храня.

Вся наша жизнь,

с рожденья и до тризны,

под сенью флага

«триколор»

родной отчизны,

с пелёнки байковой

до савана по смерти

в судьбе прописана.

Хоть верьте,

хоть не верьте…