– Не беспокойтесь, хайсит, – Дэмьен не собирался докладывать дяде ни о кровати под балдахином, ни о видеоприставке, ни тем более о свойствах телевизора. – Замки надежны. Ему никогда не выйти оттуда.

– Рад, что ты так уверен, – Бертран остановился и снова что-то нажал на стене, открывая проход на узкую винтовую лестницу, ведущую вниз. – Потому что мы почти пришли.

После недолгого спуска (Дэм определил глубину примерно в три этажа) они пошли по горизонтальному проходу, полностью выложенному милком. Без постоянного воздействия солнца он почти не светился, так что фонарь, зажженный дядей, оказался необходим. Пол пружинил так же мягко, как в Кольце, и Дэмьен невольно напрягся. Ничего хорошего от технологий сектов он не ждал и, несмотря на сильнейшее желание избавиться от Пустоты, с бьющимся сердцем пытался представить процедуру перевода. Дядя в подробности не вдавался, сказав лишь, что все будет очень просто. По крайней мере для Дэма.

Помещение с Машиной (язык не поворачивался назвать его комнатой) вырастало прямо из коридора. Стены, пол, потолок начали постепенно расходиться, закругляться… Дэмьен опомниться не успел, как оказался на дне большой, слабо фосфоресцирующей сферы, до границ которой не дотягивался свет фонаря. Зато он дотягивался до стоящей в двух шагах Машины, которая, казалось, росла прямо из пола. Больше всего она напоминала перекрученное временем и ветром трехметровое осиное гнездо, слепленное из того же из милка. Вероятно, для сектов это был универсальный материал.

Бертран подошел к Машине и пальцем начертил на ней какой-то знак. В ответ раздался тихий, очень высокий писк почти на пределе слышимости.

– Сличает генетический код, – пояснил он. – Только Тюремщики могут ее активировать. Какой-то ген передается по мужской линии, очевидно, ответственный за существование Комнаты в нашем разуме.

В этот момент писк прервался, и ближайшая к Дэмьену округлая стена Машины начала вдавливаться внутрь, пока не образовала неглубокую нишу высотой чуть выше человеческого роста.

– Когда я скажу, ты войдешь туда и встанешь спиной к стене, – пояснил Бертран вибрирующим от напряжения голосом. Но, возможно, это шутило шутки скользящее по сфере эхо.

Он продолжал чертить знаки, и в ответ на каждое движение пальцев искорки зеленого света проскакивали под молочно-белой поверхностью. Скоро рядом с первой нишей появилась вторая.

– Сейчас я начну считать, и мы будем делать все одновременно. На «раз» входим, на «два» поворачиваемся, на «три» плотно прислоняемся к стене. Потом просто стоим. Я скажу, когда перевод завершится. Ты можешь почти ничего не почувствовать, но я буду знать. Все ясно?

– Да.

– Тогда раз… Два… Три.

Дэмьен стоял у стены, которая спустя некоторое время приняла форму его тела, поглотив чуть меньше чем наполовину. Он чувствовал… Да ничего он не чувствовал. Милк нагрелся от соприкосновения, и Дэмьен даже не мог точно сказать, где заканчивается человеческая плоть, а где начинается Машина. Потом что-то произошло. Теперь Дэмьен не мог сказать, где заканчивается его сознание и начинается что-то чужое, холодное, рациональное, неживое. Ему показалось, что дядя закричал, и вдруг сразу стало очень тихо, исчез даже шум крови в ушах. Затем отключились осязание и зрение. Дэм не знал, продолжает ли он дышать или давно забыл, как это делается? Но страха не было. Ледяное спокойствие Машины превратило все эмоции в маленькие зеленые кристаллы льда, которые складывались в причудливые узоры чужой письменности. Кай. Он – маленький Кай из сказки про Снежную Королеву, у которого не осталось ничего человеческого, кроме вопросов. Как Машина это делает? Почему он не чувствует Комнаты? Он поймет, когда перевод завершится? Он может умереть?