Ветровое стекло обратилось в туман, безболезненно врезаясь в огромные комья облаков. Яромский выключил свой радиоприемник, который шипел еще земным негодованьем шипящих слов. Рычаг управления наклонился назад, унося планер вверх, чтобы миновать облачность и вспорхнуть к чистому небу.

Облачность не рассеивалась. Туман незаметно приобретал сыростный оттенок октября. На лобовом стекле появились маленькие капельки, куда-то против закона притяжения со свистом стекающие вверх.

Справа надвигались грозные тучи, темно-синие акварельные кавалеры неба топили белесость в темени. Маленький аэроплан был струйкой белого пламени попавшей в темный бескурсый океан. На какое-то мгновение тишина пронзила его слух, не было слышно даже звука мотора…. Светлая вспышка молнии блеснула впереди.

– Переход в ручное управление. Сто сорок два градуса к северо-западу! Он уклонился от первой молнии, полоснувшей вниз, в дно земли.

Следующая молния приближалась сзади. Мощный электрический разряд обжигал хвост, но Яромский выкрутил штурвал, выжал педаль, ушел резко вправо и разряд прошел мимо. Он оказался в самой пучине шторма….

Кабину трясло, он бил себя кулаком в грудь и одновременно говорил:

– Вклю-лю-чить режим-м экстри-ри-ма-мального пилотиро-о-вания.

Аэроплан стал легким и извилистым, как муха. Он ускользал от каждого молниеносного падения молнии, вправо, влево, резко вверх, потушив мотор вниз, молнии все стреляли и стреляли, а планер лавировал плавным смехом среди них.

– Ха-ха! Вот так-то…!

Без всякой вспышки, коварная молния настигла хвост самолета сзади. Бух! Аэроплан беспомощно перевернулся носом вертикально вверх, а хвостом вниз. Двигатель плавно потух, пропеллер перестал крутиться, и Яромский завис в воздухе, глубоко вдыхая воздух неба из треснутого заднего стекла.

Эта доля секунды мгновения погрузила его в невесомость. Он увидел огонек, искру от разряда молнии, ползущую по обшивке корпуса. Она извилисто пробежала от хвоста к правому крылу, затем к левому, после подалась вверх к двигателю. Внимательно следивший за этим Яромский, в полной тишине, в момент попадания искры под капот двигателя резко провернул ключ зажигания и вдавил штурвал в свою грудь.

– Вперед!

Аэроплан зарычал изо всей силы сквозь зубы Яромского и резко выкинул его вверх, возвысившись над облаками, в чистом небе, где было солнце и свежесть.

– 205-й, 205-й. Прием. Прошу разрешение на посадку. – Произнес он спокойно в рацию, сквозь помехи свистящего воздуха в щели заднего стекла.

– Живой! 205-й, это центр. Мы уже думали все….

– Разрешение на посадку! – Настойчивее сказал он, приложив ладонь к уху.

– Посадка разрешена…. Полоса А-111.

Заглушив мотор своего воображаемого аэроплана, Яромский встал из мягкого кресла, расположенного перед окном в его комнате, глубоко выдохнул, закрыл за собой воображаемую дверь воображаемого самолета.

Он засмеялся, вспоминая все пережитое в своем воображении.

В его маленькой комнате, перед окном стояло только кресло, которое было его самолетом. Вся остальная мебель сжато была снесена в противоположный темный угол, в багажный отсек.

Настенные часы показывали семь часов вечера. Мама была еще на работе. Тяжело выдохнув вниз, он взял свой портфель и спешно побежал в Международный Аэропорт Запорожье.

Пять километров трусцой дались ему легкой наигранной одышкой, которую он нарочно демонстрировал инструктору по полетам, высокому мужчине с усами.

– Ну? Что? Успел? Где ребята? – Запыхаясь, спросил он инструктора.

– Опять опоздал, Яромский. Улетели уже.

Его рука показала вверх на небо, по которому плавно скользил белоснежный планер, оставляя разрастающуюся в воздухе прямую полосу белого снега.