– Возвращается, – сказал он, спрыгнув на землю и вытирая ладони он ржавчины.

Джон подошел к нам с зеленой бумажкой, приклеенной на лбу.

– Все в порядке. На стоянке только машины отеля.

За стойкой сидел Хосе. Не отрывая рук от стола, он поднял большой палец и чуть заметно улыбнулся – так, словно даже улыбаться сейчас было опасно. Я не удержался, подошел к нему и спросил, не опоздали ли мы на обед?

– В два часа на террасе, – сказал он, глядя в экран компьютера.

Потом, словно между делом, тихо спросил:

– Вас было пятеро. Что случилось?

Я рассказал. Он все выслушал молча, слегка кивнул, когда я закончил, и, не отрывая глаз от экрана, сказал:

– Сегодня они больше не приедут.

– Спасибо, – поблагодарил я его и направился к лифту.

Я шел, забыв о своих спутниках, и чувствовал на спине взгляд граклов. Какая чушь! Какие граклы могут быть в вестибюле? И почему тут так холодно?

В номере было теплее. Постель была идеально заправлена, у подушки красовался свернутый из полотенца «лебедь», опущенные занавески создавали в комнате уютный полумрак. Я раскрутил лебедя, пошел в ванную, умылся, посмотрел на свое отражение в зеркале. То, что я увидел, никак не напоминало довольного мужчину на отдыхе. Я вернулся к окну, раздвинул занавески. Засохшее дерево с граклами было как раз перед моим окном. Черные птицы сидели неподвижно, лишь одна вдруг взмахнула крыльями, но, словно передумав, снова замерла. Вся эта картина с сухим деревом и граклами никак не напоминала тропический рай с пляжем, морем и текилой с лаймом, куда я стремился, о чем мечтал, сидя за компьютером в своем офисе. Почему-то стало трудно глотать, появилось предчувствие, что все неприятности только начинаются.

Я задернул занавеску, лег на кровать и включил телевизор. Там показывали, как владельцы ресторанов и магазинов выполняют указ недельной давности о замене английских вывесок на испанские. На экране толпа с интересом наблюдала, как плотный владелец продуктовой лавки срывает вывеску «Food Market», бросает ее на асфальт и с остервенением топчет ее ногами, будто хочет уничтожить не просто вывеску, а саму память о ней. Толпа счастливо аплодирует, за происходящим с довольной мордой наблюдает полицейский. Идиллию портила только надпись «I love NY» на футболке владельца лавки, но судя по его энтузиазму, этот недостаток будет устранен в самое ближайшее время.

– Идиоты, – прошептал я и оглянулся.

Черт меня дери! Скоро я буду бояться собственной тени!

Перед входом на террасу стоял Хосе и с виноватым видом раздавал каждому входящему сложенный лист бумаги. Я остановился, развернул. На английском, испанском и французском сообщалось, что в пять вечера в конференц-зале отеля состоится собрание гостей, где будут объявлены измененные распорядки предоставляемых услуг, новые правила проживания гостей, некоторые временные ограничения и различные организационные вопросы. В конце была приписка, в которой администрация отеля приносит извинения за возможные неудобства, но это распоряжения властей и не выполнить их не представляется никакой возможности.

– Научат нас их родину любить, – раздался голос Рыжего.

Он стоял рядом, изучая «приглашение».

– Хорошо, что не сразу в концлагерь, – добавил он, и мы отправились к стойке раздачи.

– Опа! – это мы сказали одновременно. Нам предлагали только острый овощной суп с кукурузной лепешкой и вареный рис с кусочками жареных бананов.

– Могло быть хуже, – сказал Рыжий.

Я вспомнил, что нечто подобное сказал Дантист, когда мы садились в такси. Я попробовал суп.

– Ну, как? – спросил Рыжий.

– Как предчувствие гастрита.