Я благодарно кивнул и неуклюже уселся на предложенное место. Военврач собрался было уходить, но Дубонос неожиданно сказал:

– Вы можете остаться, Сергей Иванович! У нас секретов нет! Ведь правда, Герасимов?

– Конечно, товарищ лейтенант НКВД!

– Ну что же, тогда приступим к делу. Рассказывайте, Герасимов!

– Что конкретно рассказывать, Дубонос?

Тот неожиданности закашлялся, чуть было не задохнулся. Хорошо, что доктор постучал его по спине, и «Слюньков» быстро оклемался:

– Что за обращение, лейтенант?

– Вот именно – лейтенант! Я имею звание лейтенанта Красной Армии и попрошу обращаться ко мне, как положено по уставу.

Дубонос недовольно проскрипел:

– Рассказывайте по порядку, лейтенант. С самого первого дня и до последнего, когда вас притащили в наши траншеи.

Я сосредоточился и начал свой рассказ. Говорил довольно подробно, но все равно, рассказ мой не занял много времени. Военврач слушал заинтересованно, иногда удивленно хмыкая. А вот этот особистский заморыш постоянно сверлил меня своими крысиными глазками, иногда заставляя нервничать. Но я сразу вспоминал дремовские предупреждения и быстро приходил в норму. Наконец, я замолчал и, не мигая, уставился на особиста. Это ему не понравилось, и он стал нервно постукивать карандашом по столу. Вскоре, успокоившись, особист криво усмехнулся:

– Что же, сказочку красивую вы тут нам предоставили, лейтенант. Больно уж гладкую и удобную. А вы как считаете, товарищ военврач?

Но доктор ответить не успел, вошел какой-то человек и сказал, обращаясь к нему:

– Извините, Сергей Иванович! Обед готов, пробу снимать будете?

– Конечно, конечно! Я сейчас приду.

Потом обратился к нам:

– Извините, товарищи, дела!

Особист улыбнулся, но как-то нехорошо:

– Ничего, ничего, Сергей Иванович. Мы понимаем, служба!

Еще раз извинившись, доктор ушел. А огрызок этот изменился в лице и прошипел в мою сторону:

– Ты вот этому докторишке сказки свои рассказывай. А мне всю правду выложишь, иначе по другому будем разговаривать! Понятно тебе, ублюдок?

Мне очень сильно захотелось схватить его за шиворот и ударить об пол. Ударить так, чтобы осталась только кучка дерьма и сапоги, но я сдержал себя и медленно проговорил, причем сделал это довольно спокойно:

– Слушай сюда, тыловая крыса! Я тебе всю правду рассказал! А если хочешь проверить, то дуй во вражеский тыл и опроси свидетелей, хотя это бесполезно. Они все там!

Я указал пальцем на небо, а потом продолжил:

– Видно придется и тебе туда отправиться. В срочную командировку, но только билет у тебя будет в одну сторону.

С особистом случилось что-то непонятное. Он то бледнел, как моль белая, то краснел, как рак вареный. И все это молча, лишь беззвучно открывая рот. Я даже забеспокоился:

– Эй, лейтенант! Ты смотри не сдохни, а то я точно под трибунал попаду. Сбудется твоя вековая мечта, и приму я геройскую смерть возле какой-нибудь стенки.

Особист медленно отдышался, отходя от приступа ярости, и проскрипел:

– Все, кончай балаган. На сегодня хватит, завтра продолжим. Ты же не один у меня изменник Родине. Вас таких раком до Москвы не переставишь!

И, уже окончательно успокоившись, добавил:

– И выздоравливай побыстрее, будь любезен! Очень хочется мне в другом месте с тобой поговорить, под протокол и без свидетелей. И запомни – ты у меня на особом счету. Бывай здоров!

Он неторопливо вышел из кабинета, а я остался сидеть и крепко задумался. Может быть, я зря так резко разговаривал с этим обмылком. Он теперь на меня здорово обозлился и просто так не отстанет, сделает все возможное, чтобы отдать под трибунал. Да, не хватало еще этого. Выжить в тылу врага и погибнуть от своих же. как предатель. Вот попал!