Чувство одиночества не выбирает возраст. Дети, которые его испытывают, рано взрослеют, становясь гиперчувствительными взрослыми. Людьми, которые боятся ошибаться, общаться, конфликтовать. У которых тревоги, стыда и вины больше, чем жажды жизни. Обидчивость, неуверенность и спасательство мешают им строить здоровые отношения.
– Почисти картошки, – на седьмые сутки скажет мама, проходя мимо дочкиной комнаты.
Вера дернет плечами от неожиданности. Но этого будет недостаточно, чтобы стряхнуть одиночество, заплакать от счастья и уткнуться мокрым носом в мамину щеку, как делала это в шесть лет и в восемь.
Вера так и не узнает, где рычаг, включающий жизнь в маме. Что нужно сделать, какой стать, в чем повиниться, как высоко подпрыгнуть, что понять. Мама сама этого не осознает. Через пятнадцать лет Вера рискнет тронуть свою заплесневевшую боль и спросить у мамы, что это было. И услышит в ответ пресное: «Ну, было и было. Уже и не вспомню. Напридумывала ты себе чего-то».
С каждым приступом маминой молчанки у девочки истончалась надежда на то, что этот кошмар больше не повторится. Уменьшалось желание обратить на себя внимание. Зато прокачивалась настороженность. Крепчал иммунитет к отвержению. Боль мутировала. Постепенно становилось безразлично.
Способность управлять режимом самосохранения растет пропорционально опыту отвержения. Эта способность трансформируется в выбор – не сближаться, не открываться чувствам. «Я никому не нужен и не интересен, когда захвачен эмоциями, горюю или нуждаюсь в поддержке. А сталкиваться с очередным отвержением слишком больно», – подписывает приговор базовое недоверие миру. Наверняка вы встречали людей, к которым не хочется приближаться: замкнутых и нелюдимых или надменных нарциссов, гиперобщительных шутников или зацикленных ревнивцев. Психологические защиты стоят на страже их уязвимости, надежно оберегая от случайного вторжения. Может, вы узнаете в них себя?
Большинство моих клиентов в процессе терапии вспоминают истории, похожие на описанные выше. Ситуации из детства, в которых не было выбора и приходилось подстраиваться каждой клеточкой своей психики.
Слушая их воспоминания и наблюдая, как кто-то мнет салфетку в руках, прикрывает глаза или не может выдохнуть, а кто-то опускает голову, закусив губу, я искренне сочувствую:
– Мне жаль, что вам пришлось переживать такой сложный опыт. Вы были ребенком, и у вас не было выбора, к сожалению.
С момента рождения у малыша есть потребности, о которых он заявляет, издавая звуки и сигнализируя движениями тела. Его потребности угадывают родители и удовлетворяют их, делая выбор за него. Чем старше ребенок, тем больше у него развивается функций, чтобы учиться выбирать самостоятельно. Сначала игрушки, которые становятся любимыми, мультик, книжку, мороженое, которое впервые выбрал сам. Потом изрядно потрепанный фаворит Зайка с отгрызенным ухом отправляется пылиться под кровать, не выдержав конкуренцию с Васей. «Мама, папа, это мой лучший друг!» – малыш знакомит родителей с конопатым пареньком, которого привел домой. Он выбрал человека себе по душе.
Ребенок может выбирать не все, но многое: еду, вещи, друзей, игры, спортивную секцию. Родители влияют на его выбор – ограничивают, разрешают, запрещают, одобряют, помогают, мотивируют или отмахиваются: «Ай-й-й, делай что хочешь!». Это моменты воспитания.
В матрице детско-родительских отношений есть место, где ребенок будто обездвижен, лишен права на свои предпочтения. Здесь родители не в силах помочь ему с выбором, потому что не способны контролировать собственные паттерны поведения. Взрослые сами скованы неосознанностью своих проявлений: они подвержены стрессам, страхам, психологическим травмам, комплексам, установкам, которые им когда-то внушили. Родителей может захлестывать боль психологических травм, от которой хочется отчаянно защищаться, не замечая, что под раздачу попадают дети.