Мы молчим, смотрим друг другу в глаза, и память оживает, протягивая незримые нити, натягиваясь канатами.

— Много воды утекло, да, Нечаев?

— Что ты хочешь, Клим? — шелестит, а морда такая перекошенная и несчастная, словно вот-вот богу душу отдаст. — У меня мало времени.

— Присядь для начала, — взмахиваю рукой, указывая на кресло напротив, но Нечаев замирает соляным столбом, запихнув ручонки в карманы дорогущих брюк. — Ну, как хочешь.

— А ты изменился, — замечает очевидное, а я пожимаю плечами.

— Твоими молитвами, сука.

Снова вбегает исполнительная Катя и молниеносно расставляет передо мной приборы и тарелки. Секунда и её снова нет.

Лицо Нечаева вытягивается ещё сильнее, хотя его конячья рожа и так слишком длинная. Мне нравится изумление в его глазах — только ради него стоило выбраться из той задницы, в которую попал, и прийти сюда.

— Итак, вернёмся к началу разговора. У тебя здесь важная встреча. Не с Петровым Игорем Кузьмичом случайно?

Нечаев медленно кивает и всё-таки присаживается напротив и тянется к бокалу с водой.

— Ты такой бледный, ещё инфаркт хватит. Валидол хоть под язык сунь, что ли, — откровенно издеваюсь, видя в глазах Нечаева замешательство, граничащее с ужасом. — Так вот, он не придёт.

— Почему?

— Потому что я выкупил твой долг у него. Я выкупил всю твою жизнь с потрохами. Так что теперь будешь иметь дело со мной. Отличная перспектива, мне кажется.

Я чеканю каждое слово, отбиваю ритм о край голубой тарелки зажатым в руке ножом. Вбиваю их в крышку гроба Нечаева, но он держится отлично — прямо молодец.

— Чего ты грустный такой? — растягиваю губы в безумной улыбке и достаю из папки пару листов. Документы, подтверждающие мои слова. — Всё заложил после сорвавшегося тендера? Думал, перекрутиться, но не вышло. Да, Нечаев?

— Не твоё собачье дело! — рычит и рвётся вперёд.

Но я оказываюсь быстрее: хватаю его одной рукой за горло, приставляя нож к пульсирующей на шее жилке.

— Одно движение и от тебя только лужа крови и мешок с дерьмом останется, — обещаю почти ласково, и Нечаев затихает. — Боишься за свою задницу, да? Правильно делаешь. Вскрою твоё горло, пикнуть не успеешь.

Толкаю его от себя, и он оседает в кресле. Рожа красная, будто её в кипяток окунули, а в глазах злость смешанная с паникой в равных долях. Открывает и закрывает рот, пытается ослабить узел галстука, а я терпеливо жду, когда он справится с шоком и начнёт снова соображать. Пора, упырь ты эдакий привыкать к новой реальности.

— У меня были отличные учителя. Ты — самый лучший. Все твои уроки я запомнил отлично, хоть сейчас экзамен сдавай.

— Зачем тебе это нужно, Клим? — хрипит, а я как ни в чём не бывало принимаюсь за нарезку стейка из сёмги. — Бабки понадобились? Или просто месть?

— Бабки у меня есть, мне на них плевать. Они лишь инструмент, не больше.

— И что теперь будет? Как в лихие девяностые на счётчик поставишь? Паяльник достанешь?

Я смеюсь, потому что так дела делал когда-то сам Нечаев, и я сполна прочувствовал на себе его методы.

— Вполне возможно, — говорю, отсмеявшись, — но есть и другой вариант. Ты любишь свои бабки и ещё ты любишь свою дочь. Интересно, что больше?

— Подонок.

— Даже не представляешь, какой я подонок, — киваю и бросаю в рот кусочек стейка, но вкуса не чувствую. с таким же успехом я мог жевать кусок картона. — Итак, даю тебе срок до утра, уяснил? Думай, Нечаев, думай. Выбор всегда есть.

— Ты не посмеешь, — выдыхает, а я киваю, доедая стейк.

— Ещё как посмею. Мне нужна Маша, тебе — твои бабки и сраная империя. Поверь, я такие проценты прикручу, вовек не расплатишься. С голой жопой по миру пойдёшь. А будешь хорошим мальчиком, не будешь глупить, погасишь долг и заживёшь спокойно.