Для меня стало неожиданностью, с какой непосредственностью Элиса рассказала об ужасной гибели своей матери. А потом просто положила в рот второе печенье и начала болтать о чем-то совсем другом. Но, конечно, когда это произошло, она была еще совсем маленькой. Так что, наверно, не стоит ожидать, что она сильно горюет.

– Бутылки! – напоминает Гисли, наполняя свою кружку.

– Да, – отзываюсь я, встаю, пока он садится, и открываю дверь в подвал.

Каменная лестница в подвал такая узкая, что между стенами даже нельзя расставить руки во всю длину. На одной стене висят на крючках рабочие робы, пахнущие смазочным маслом и сыростью.

Я нажимаю выключатель на верху лестницы. Лампочка несколько раз мигает, а потом разгорается по-нормальному, и подвальное помещение озаряется желтым светом. Там в углу большой морозильник, стеллажи с разными предметами, полки для винных бутылок и забытые чемоданы. Пакеты с одеждой, которую постояльцы оставили на полу; на стеллаже – даже целых два планшета и несколько пар наушников, а также корзинка с драгоценностями. Судя по всему, некоторые люди не замечают, что забыли какую-то вещь, и не пытаются ее вернуть, даже если она дорогая.

Едва я спускаюсь по лестнице, меня встречает запах сырости и земли. Я беру корзину для белья и начинаю в нее укладывать винные бутылки. Услышав за собой звук, я вздрагиваю.

– Боже мой, ну и испугалась же я! – произношу, увидев, что на лестнице стоит Гисли.

Он не обращает на это внимания, бурчит что-то и начинает сдвигать вещи на одной из полок. Я продолжаю заниматься вином и кладу в корзину еще пару бутылок.

Не знаю почему, но когда мы оказались в подвале вдвоем, атмосфера сразу же стала какая-то напряженная. Мне и до этого было не по себе, но сейчас я вдруг ощутила, что пора скорее бежать отсюда.

Гисли мне не нравится – хотя я и не могу в этом признаться, не испытав угрызений совести. Он мне ничего не сделал. Мне бы пожалеть его: ведь у него дочь погибла… Мне бы восхититься, как они с Эддой после всего этого взяли внучку к себе и воспитали… Но в его взгляде и его присутствии есть что-то неприятное.

Я поднимаю корзину; бутылки звенят. Гисли, кажется, нашел, что искал: он держит старинный на вид бинокль и разглядывает. Когда я прохожу мимо него, он останавливает меня, схватив за плечо.

Хватка у него крепкая, рука тяжелая. Он стоит ко мне так близко, что я чувствую запах его дыхания, когда он произносит:

– И крепкого захвати.

– Крепкого?

– «Хендрик». Или «Бомбей».

Я соображаю, что он напоминает мне насчет джина, и киваю. Он не отпускает мое плечо, пока я не делаю шаг назад. Быстро окидываю полки взглядом, пытаясь отыскать нужную бутылку.

– Они в морозильнике, – подсказывает Гисли.

Он откладывает бинокль и открывает морозильник. Тянется за бутылками, затем поднимает их и отряхивает от инея.

– Наверняка они крепкого захотят, – произносит он, не глядя на меня. – Наверху должно быть много виски, но проверь, есть ли какой-нибудь коктейль.

Я киваю, и Гисли поднимается по лестнице. Когда он уходит, мне становится легче, и я нахожу, что искала. Этот подвал мне ужасно не нравится, и я тороплюсь.

Вдруг лампочка гаснет, и я остаюсь в кромешной темноте. В тот же миг я слышу, как дверь подвала с громким грохотом захлопывается.

Я совсем не рада, что оказалась здесь заперта. Пульс отдается в ушах. Я стою как громом пораженная не могу двинуться, не решаюсь позвать на помощь. Я развожу руки в стороны, двигаюсь вслепую и нащупываю перед собой деревянные полки. Начинаю продвигаться вбок, но останавливаюсь, услышав шум. Тихое царапанье где-то поблизости. Мышь.