– Может, все-таки останешься?

– Я еще никуда не ухожу, – пробормотала она, но я чувствовал, как напряглось все ее тело – Машка не любила всех этих ванильных прелюдий, уж не знаю, почему.

Ей всегда приятнее было, если я жестко брал ее, например, за шею сзади, даже если собирался просто поцеловать – вот в таком антураже и поцелуи ее не злили, как обычно.

– Пойду в душ, – объявил я, выпуская ее из рук, но Машка вдруг спросила:

– Можно с тобой? – и я удивился – она крайне редко соглашалась на подобные мои предложения.

– Можно.

Это разрешение значило только одно – я настроился сперва на ваниль, и Машке придется удовлетворить это мое желание, даже если ей это по каким-то причинам не понравится.

Раздел я ее сам – любил делать это, мне нравилось наблюдать за тем, как меняется выражение Машкиного лица, как ее тело отвечает на мои прикосновения. Поставив ее в ванну, я быстро скинул на пол свои шмотки и тоже присоединился, включил воду, направив струю душа прямо на нас. К моему удивлению, Машка сегодня не сопротивлялась особо, наоборот – прижималась ко мне и отвечала на ласки.

– Ты чего это? – спросил я, отрываясь от ее груди, и Машка, чуть улыбнувшись, пожала плечами:

– Ты сегодня какой-то не такой…

Я прижал ее спиной к кафельной стене, забросил ноги себе на бедра и задвигался, глядя Машке в глаза. Она не отводила взгляда, только все сильнее прикусывала нижнюю губу и все чаще дышала. Я чувствовал, как ее ногти впиваются мне в плечи, и с каждым моим движением их давление усиливается. Машка наконец закрыла глаза, запрокинула голову, и я, увидев прямо перед глазами ее напряженную шею, не выдержал, сделал еще пару резких толчков и выпустил Машку, скользнувшую по моему влажному телу в ванну.

– Ну, ты даешь… – пробормотала она, глядя на меня снизу и откидывая назад мокрые волосы.

– Не волнуйся, ты свое получишь, – процедил я, тоже не слишком довольный своей скорострельностью. Но ее шея всегда сводила меня с ума и мешала контролировать движения, ничего не поделаешь…

– А кто сказал, что я волнуюсь? – она встала и обняла меня, прижалась, чмокнула куда-то за ухо, поднявшись на цыпочки. – Совершенно даже не волнуюсь… ты ведь лучший у меня… – ее шепот словно обжигал кожу на шее, я чувствовал бегущие мурашки и бьющие в бок водяные струи.

– Все, давай выбираться отсюда… – пробормотал я, выключая воду и делая шаг из ванны на коврик. – Иди-ка… – поймав Машку за талию, я легко поднял ее и поставил рядом с собой, дотянулся до большого полотенца на крючке.

Она не сопротивлялась, позволила вытереть себя и поднять на руки, унести в комнату. Я уложил ее на кровать за балдахин, сам наскоро вытерся и лег рядом, закинув руки за голову:

– Не понимаю, почему ты не хочешь… – но мне на губы тут же легла узкая холодная ладонь:

– Перестань. Мы не будем обсуждать это по сотому кругу. И потом… – Машка приподнялась и, не убирая руки с моих губ, проговорила, глядя мне в глаза: – Ты меня сюда зачем привез? Ну, так и…

В такие моменты мне хотелось отходить ее чем-нибудь тяжелым без всяких там прелюдий и разогревов – просто для того, чтобы не забывалась и не диктовала мне, Верхнему, что, когда и как делать. Но я тогда еще умел давить в себе эти порывы, удачно сублимируя злость в удары во время экшена.

– Одевайся, – велел я. – Чулки, туфли, белье – и к стене.

Машка послушно выбралась из-за балдахина и отошла к шкафу, где хранились девайсы и ее вещи, используемые обычно в экшенах. Там же всегда имелась накрахмаленная белая рубаха, в которой работал я – без этого атрибута мне уже было не так в кайф.

Когда Машка, застегнув ремешки туфель на высоких каблуках, распрямилась и отошла к стене с ввинченными крюками, я тоже поднялся, не спеша натянул джинсы, взял с вешалки рубаху, закатал рукава и застегнул пуговицы, открыл ту часть шкафа, где висели стеки, плети и флоггеры, выбрал то, чем собирался работать сегодня, разложил на полу и отошел к противоположной стене, глядя на замершую напротив Машку в черном кружевном белье и чулках.