Вот и теперь Кира появился на горизонте моих надежд, когда я уже был на гране распада. Увлек в свою мастерскую и погрузил в пучины тупой, почти бездумной, работы. Она уберегла меня от знакомств с еще какими-нибудь сомнительными личностями, которые, как и я, бесцельно шатались по городу.

Неделя полумеханического труда и благотворное влияние активиста Киры вернули меня к жизни. Душевное же недомогание разрешилось, когда муж мадам Бовари вернулся из командировки, и к нам присоединился Сеня. Мы с Кирой над ним подшучивали, он же безропотно смирялся с ролью шута, носил нам коньяк, и мы вечерами сидели в Кириной мастерской, совсем как раньше, когда еще студентами гужбанили в институтских подвальных.

Жизнь эта была ясная, простая, совсем уж незатейливая и, конечно, наскучила бы мне в скором времени, если бы не прервалась. Заказ мы выполнили раньше срока, деньги за него получили очень даже приличные, и я наконец-то снова смог вернуться домой к своему паноптикуму.

За все то время, что я работал с Кирой, я ни разу не побывал на Невском и теперь, оказавшись среди своих творений, вновь ощутил невероятную потребность созидать.

Моих сказочных видений рядом не было, уверенности в том, что я когда-нибудь увижу Марию, тоже. Но сам ее образ, столь основательно впечатавшийся в мою память, был соломинкой, способной вытащить меня из творческого застоя.

Воссоздание аметринового сна стало тем, с чего я начал свое новое живописное путешествие. Я рисовал множество эскизов, со страстью воплощая на бумаге золотисто-фиолетовую мечту. И в каждой работе была она – моя большеглазая энигматическая муза.

Я даже сходил на выставку камня, чтобы увидеть драгоценный минерал вживую. Он действительно оказался поразительно похож на ее глаза. Я купил необработанный кристалл аметрина, чтобы частичка того света, который сиял в глазах Мари, всегда была рядом со мной. Дома я соорудил из медной проволоки подобие оправы для своего амулета и назвал его «Глаз девы».

Так, шаг за шагом, мазок за мазком, возводился мой аметриновый мир грез и желаний, в котором все было подчинено одной только цели – не расставаться с Мари. Причудливый город высвечивался на моих холстах фиолетовыми и охристыми всполохами. Его сияющие аллеи устилались тенистым кружевом тонкотелых, хрупких деревьев с бордовой листвой. И в каждом закутке этой мечты я оставлял след ее образа. Вся эта сказочная Вселенная была создана в честь нее одной и только благодаря ей.

Странное дело, на протяжении всего того времени, что я создавал свое последнее полотно – проекцию новой непостижимой реальности, в мою жизнь даже не попыталась проникнуть ни одна живая душа. Словно я умер или растворился в небытии. Не звонил телефон, не барабанили в двери, даже на улице меня словно бы не замечали. Однажды я столкнулся с семенящим за мамой ребятенком. Он был страшно поражен моему появлению перед ним, словно я вырос на его пути из ниоткуда.

Меня такое положение дел вполне устраивало, потому что не отвлекало от упоительных и ужасно далеких дебрей, в которых теперь бродили мои мысли.

Даже Олег Владимирович, казалось, позабыл обо мне. Он не показывался до одного знаменательного дня, который начертал первую линию порога, где меня ждал истинный, сияющий в своем первозданном великолепии, почти нагой и совсем еще юный мир моих мечтаний и стремлений.

Однажды утром я вышел в него прямо из дверей мастерской. Просто открыл их и оказался не на темной лестничной клетке, а в собственном видении, в моем аметриновом раю, в светлом, прозрачно-девственном краю.

На этот раз я не стал шарахаться от своих видений. Я сделал этот первый осознанный шаг в нечто неизведанное. Прошелся по аллее, посидел на деревянной скамье у цветистого кустарника, послушал пение птиц с человеческими головами, а потом встретил его – моего наставника. Он вышел мне навстречу из сиреневой тени сада.