Не считаясь с условиями историческими и бытовыми, г. Мережковский строго и пристрастно судит знаменитых наших покойников и, сажая их подсудимыми на скамью современности, как бы обвиняет в том, что не читали они «Грядущего хама». Гениальный Крылов изображен каким-то дурачком и шутом гороховым; Карамзину зачтено в вину крепостничество; Жуковский – придворный подхалим и т. д. Лучшие люди александровского времени, те, о ком их младшие современники вспоминали с благоговением и благодарными слезами (ведь в обществе и под влиянием их рос и развивался Пушкин), – все они, что называется, «подсалены» г. Мережковским»248.
Вероятно, по этой же причине изъятый из контекста Пушкин остался в романе Мережковского внесюжетным персонажем. Произведениям поэта было посвящено несколько горячих дискуссий, но в качестве действующего лица он так и не появился. За главными героями «Александра I» нетрудно разглядеть идеи самого автора, которые он весьма прямолинейно стремился воплотить в персонажах. Одним из таких заранее сформулированных концептов был, без сомнения, и персонаж Василия Андреевича Жуковского.
Для изображения литературного общества начала XIX в. Мережковский воспользовался метафорой болота:
Павловск – рай, но меня тошнит от этого рая. Чистильщики прудов вытаскивают иногда из тины у Острова Любви дохлую кошку или газетный листок. В вечных туманах – сладкая гарь торфяного пожара с камфарною гнилью болот. Пахнет розами и пахнет лягушками. Тут царство лягушек. Императрица их любит, и придворный поэт ее, Жуковский, умеет готовить мясо лягушечьих филейчиков в серебряной кастрюльке под кисленьким соусом. Все облизываются, а меня тошнит (VII. 196).
По всей вероятности, подобную характеристику можно считать своеобразным признанием мастерства Жуковского, так как о других литераторах писатель высказывался еще более нетерпимо. Например, о великом русском баснописце Мережковский устами протагониста романа, государыни Елизаветы Алексеевны, отозвался следующим образом: «А самая толстая жаба, Крылов, молчал, но по лицу его видно было, что он о вольности думает» (VII. 197). Вопрос об антипатии к Жуковскому ставится в романе открыто, а за словами персонажа легко угадываются мысли самого автора:
Я слушала и думала: за что я его не люблю? Он добр и умен; его стихи очаровательны. Но вот не люблю.
Толстенький, кругленький, лысенький, как тот фарфоровый китаец в окне чайной лавки, который кивает головой, как будто говорит: «все к лучшему!». На лице его превосходительства написано: «слава царю земному и небесному, – а я всем доволен, и жалованием, и наградными» (VII. 198).
В диалоге государыни и Жуковского обращает на себя внимание не только анахронизм в преждевременном обращении к поэту «ваше превосходительство», но и описание его внешности. Если судить по портретам и гравюрам 1820–1830-х гг., то ни на литографии Г. Гиппиуса 1822 г., ни на портрете Э. Бушарди 1827 г., ни даже на гравюре Т. Райта 1835 г. (спустя десять лет) Жуковский отнюдь не выглядел ни «толстеньким», ни «кругленьким», ни «лысеньким». Очевидно, что обман зрения Елизаветы Алексеевны был связан с подменой точки зрения персонажа на точку зрения автора, видевшего поздние портреты Жуковского. Мережковский стремился изобразить Крылова (1769 г.р.), Карамзина (1766 г.р.) и Жуковского (1783 г.р.) людьми одного поколения, для чего ему пришлось значительно «состарить» последнего.
В качестве другого недостатка романа критика называла осовременивание Александровской эпохи:
Все герои «Александра I» современные, хорошо нам всем известные неврастеники и истерички. Легкая местами стилизация и близость к документальным данным не улучшают дела. Разве тогдашние люди