Одно присутствие фрау Бергманн значительно разрядило обстановку, накалившуюся до предела.

– Что тут происходит? – строго и громко спросила она, обращаясь к Элиасу и двум его друзьям.

– Он первый начал, – Юсуф показал на Кристиана, которого я всё ещё держала за руки.

Удостоверившись, что парень больше никуда не рвётся, я попыталась повернуть его к себе лицом. Делая это, попросила пришедшую мне на помощь учительницу увести его в другой кабинет и присмотреть. Единственное, что я могла понимать в тот момент, – это то, что Кристиана надо на время изолировать, дать ему возможность успокоиться. Находясь в туннеле эмоций, он не воспринимал внешнюю информацию.

В классе образовалась абсолютная тишина. Буря стихла, и создалось ощущение, что время остановилось. Я села за учительский стол, больше не ощущала ничего. Шок прошёл, обострённая тревога исчезла. Грозовая туча больше никому не угрожала. Я подавляла остаточный страх, который рвался наружу, заставляла разум перестать дорисовывать альтернативный финал ситуации, приказывала рукам не трястись. «Потом. Всё потом. Не при детях». До конца урока оставалось ещё тридцать девять минут.

– Кто-то хочет что-то сказать? – спросила я, осматривая каждого. Ответа не последовало. – Тогда начинайте делать задания, которые я раздала. Если возникнут вопросы, поднимайте руку, я подойду.

Шуршание бумаги означало, что все принялись за упражнения. Даже галёрка.

Я подошла к первому перевёрнутому стулу, поставила его за парту, где ещё минут пять назад сидел Кристиан. Путь ко второму стулу освободился, его я отнесла в конец ряда и поставила у последней парты. Потом взяла карандаш и пошла по рядам, останавливаясь у каждого ученика. Я смотрела на вставленные в пропуски слова. Если находила ошибку, то помечала её на полях. Возможно, пропускала недочёты или исправляла верные ответы…

Примерно через двадцать минут фрау Бергманн вернулась с Кристианом. Она проводила его до места и снова ушла, теперь уже с троицей с галёрки.

Занятие подошло к концу. Ученики разошлись, а мы с фрау Бергманн сели за парты. Она расспросила меня об инциденте, потом по большому секрету поведала о разговоре с Кристианом. Уйдя в другой класс, он, захлёбываясь слезами, всё повторял, что больше не хочет жить.

Фрау Бергманн ушла, а я ещё минут десять сидела, уставившись в одну точку. Потом снова запретила себе давать волю чувствам. Запрет продлился до момента, когда вечером вышла из детской. Прочитав сказку на ночь, пожелала дочкам спокойной ночи. Только закрыла за собой дверь, как вырвались слёзы, ещё и с такой силой, что казалось, не прекратятся никогда. С этого дня у меня началась бессонница.

Я знала, что по протоколу будет разбор полётов. Мне придётся в докладной записке описать инцидент, поговорить с фрау Харт и с директором школы. Знала, что придётся пообщаться со школьным психологом о Кристиане. Задирам грозили вызов родителей и письмо о грубом нарушении дисциплины. Возможно, кто-то из троих уже получал первое предупреждение, тогда оставалось готовиться к исключению. Родителей Кристиана ждал разговор. Самого юношу направят к психологу. Я знала, что с классом проведут поучительную беседу, что так делать нельзя, и что через пару дней все забудут про инцидент. Но я одна навсегда сохранила в сердце образ пятнадцатилетнего юноши, чьё сердце вырывалось из груди, словно птица, стремящаяся уйти от жестокости этого мира к открытому, наполненному светом окну.

На собеседование я пришла абсолютно спокойная. Понимала, что являюсь достойным кандидатом, но что-то крепко вцепилось в мою самооценку и тянуло её всё ниже и ниже. Проблема касалась не только ситуаций, связанных с поиском работы. Когда я хотела записаться к местному окулисту, мне сказали, что новых пациентов не берут. С гинекологом та же история. Записаться на стрижку смогла лишь через месяц, а косметолог в нашей деревне и подавно не водился. При любой светской беседе спрашивали, откуда я родом. Услышав ответ, любопытствующие реагировали одинаково – на их лицах читалось: «Лучше с ней не связываться». Разговор заканчивался быстро. Мои попытки пристроить себя в новую реальность каждый раз разбивались о местный колорит. В большинстве случаев я объясняла их реакции моим происхождением. В итоге просила мужа позвонить и записать меня к врачу или в парикмахерскую. Думала, что отказывали мне, услышав русский акцент.