В Германии на сайте одного издательства лингвисты, да и сами подростки, входящие в комиссию, определяли «молодёжное слово года». Из чаще всего мелькающих словечек выбирали более или менее культурные, похожие на сленг: кринж, лост, смомби. Но молодое поколение не позволило навязать им их «слово года». Они проголосовали за то выражение, которое в реальности использовали все: сукин сын.

Согласно параграфу 185 Уголовного кодекса Германии, использовать выражение «сукин сын» запрещено, по крайней мере, это даёт повод обратиться в полицию. За подобное оскорбление можно получить денежный штраф и угодить в тюрьму на срок до года, а за публичное – до двух лет.

Я слышала это ругательство в стенах школы так часто, что становилось тошно. Вероятно, лингвист ухом улавливает больше, чем остальные. Слова не просто звучали на поверхности, передавая сигнал – например, призыв к действию или информацию. Они глубоко проникали в сознание.

Выражение «сукин сын» считалось одним из самых страшных оскорблений. Причём, если дословно перевести, это даже не «сукин», а «шлюхин сын». Оно оскорбляло адресата и его семью, точнее честь матери. Прямое оскорбление матери было побочным, скорее придавало враждебности и остроты. И оно всегда действовало.

Кристиан шагнул в сторону стоявших подростков, но стулья преградили путь. Тогда он развернулся и решительно направился в моём направлении.

Всё в том же шоковом состоянии я потянулась к разъярённому ученику. Очевидно, хотела его остановить. Действовала я неосознанно, скорее машинально в стрессе. Кристиан резким движением вырвал руку и ускорил шаг. В этот момент перед моими глазами пронеслась жуткая картина. Мой мозг, зафиксировав чуть раньше информацию об открытом окне, проложил к нему путь мальчишки и, уловив вопли «Как вы все меня достали!», дорисовал драматическую развязку. Я бросилась вслед за Кристианом. Схватила его за руки так сильно, как только могла. До открытого окна на четвёртом этаже оставалось не больше двух метров.

– Закройте окно! – крикнула я стоящим подросткам.

Никто не двинулся с места. Кристиан не вырывался, а тащил меня вместе с собой вперёд.

– Элиас! Закрой окно!!! – ещё громче прокричала я.

Было уже не до шуток. Элиас взглядом отреагировал на мою интонацию: я увидела, что он понял – они переступили черту. Взглянув на пульсирующие вены на лице Кристиана, он протиснулся между нами и окном и закрыл его.

Казалось, прошла целая вечность между моментом, когда Айше выбежала из кабинета, и её возвращением с фрау Бергманн. На самом деле прошло несколько минут.

Классный руководитель пользовался авторитетом. Одним из инструментов воздействия были оценки. Хорошие отметки не стимулировали учёбу, зато остаться на второй год никто не хотел. Это считалось совсем некруто. Такие кандидаты имелись в каждом классе, но даже они старались этого избежать. Поэтому хоть какой-то минимум всё же надо было учить. Второй инструмент – разговор с родителями. Как правило, он эффективно действовал на учеников. Я не знала, какие отношения царили в той или иной семье, но угроза звонка родителям по далеко не приятному поводу работала всегда. После нескольких телефонных бесед я выделила схожие реакции. Почти все, узнав, что я из школы, делали глубокий выдох, который я отчётливо слышала в трубку. В ответ на мои вежливые и зачастую приуменьшенные претензии и просьбу провести беседу о важности занятий они занимали позицию осуждения и наказания. Никто даже не пытался встать на сторону своего ребёнка. Причём я не ждала оправданий или защиты. Я желала, чтобы отец или мать задумались о возможных причинах проблемы, подумали, что они, как семья, могут сделать.