Водичку и еду я подавала, а вот насчет ночевки нашла достаточно действенный выход. Есть множество женских монастырей, при которых старушке можно жить, даже не принимая монашеского обета. Свой домик выстроить на земле обители. Понятно, такой вариант для обеспеченных. Но и для бедной престарелой тетушки найдется келья в ограде монастыря, чтоб тепленько и уютненько. А за хорошее отношение, кроме скромного денежного вклада, надо презентовать игуменье мою фирменную корзину со сластями. Тут простенькая психология-физиология — если человек системно воздерживается от белковой пищи, то хорошо разбирается в сладостях. В Москве я даже держала одну тетушку с неофициальным названием «монастырский агент» — пристраивать потенциальных приживалок по обителям.

А еще я помогала бедным родственникам тем, что не позволяла им обеднеть, и иногда очень эффективно.

11. Глава 11

Однажды ко мне обратилась вдовая тетушка, уже не помню, какой степени родства.

— Эмма Марковна, голубушка, я уж не знаю, как быть, хоть фамильное серебро закладывай.

Богатенькая Буратинка, да еще и скоробогатенькая, как я, должна была не оскорблять гостью уточняющими вопросами. Но я деликатности не проявила и стала выспрашивать: что за финансовая беда стряслась?

Оказалось, что ее сын, недавно выпущенный в офицеры, пустился во все тяжкие. Напивался, играл, конечно же проигрывался. Матушка получала неплохой оброк из поместья в Ярославской губернии, но, конечно, перманентную течь в семейном бюджете он заткнуть бы не смог.

Я сразу смекнула, что речь пойдет не столько о разовом одолжении, сколько о постоянных траншах, мы же все в ответе за тех, кого приручили. Но, кроме приручения, существует еще и дрессировка. Поэтому я проявила заботливую твердость.

— Вот что, милая моя, серебро заложить придется, но если согласишься со мной, то его скоро выкупишь, а сынок твоему сердечку досаждать не будет.

Не то чтобы родство было очень близким, но я уже привыкла к обычаям века: если человек богаче, знатней, вообще ресурсней, то легко переходит на «ты».

Гостья спорить не стала и приняла мою помощь: двух дюжих сотрудников из ведомства Миши, явившихся в ее скромный дом на следующее утро. Безусого юного гуляку, вернувшегося в тот же час, ждали протрезвительные процедуры, в равной мере неприятные и полезные. Держиморды, поднаторевшие в обращении с выпивохами, были вежливы, но неумолимы: «Вашбродие, выпейте-ка кружку… до дна, вам же сказано! Допили? Будьте любезны блевануть». Когда же мечтательно-бессознательное состояние бедолаги перешло в огорченно-осознанное, за дело взялась матушка: полицейские держали, а она плакала, но без пощады секла сынка заранее заготовленными розгами.

И помогло! Юный поручик пролежал до вечера в своей комнате, потом извинился перед матерью, оставил вино и карты, начал выслуживать чины. Матушка с первого оброка выкупила серебро и жила, не зная горя.

К счастью, случаев подобного вмешательства было не так и много. А в Питере бедной родни практически не оказалось. Кроме родителей мужа, которого я-то и в глаза не видела. Но посетила стариков еще во время первого визита в Северную столицу, в 1818 году. Одарила, соврала ради их душевного спокойствия, что вышла замуж лишь спустя три года после даты смерти супруга.

Быть вдовой в то время — еще тот ритуал. Первый год — строго черная шерсть и креп, на второй позволительны шелк и кружева, естественно тоже черные, на третий же на платье можно накинуть серебряную сетку, но никак не золотую. Из парфюмерии — только одеколон, оделаванд и прочие столь же простые пахучие настойки. Если же, предположим, помолвка невесты была до смерти отца, то подвенечное платье и даже все приданое должно быть лиловым.