… Серое неподвижное небо висело над ней, в разводах и трещинках. Остро пахло лекарствами. Было тихо, только стук сердца отдавался в ушах. Она попробовала поднять руку, но она не подчинилась. Это не испугало, но было странно, что не может даже пошевелить пальцами. Дыхание её, мерно и шумное, казалось, ей не принадлежит, словно рядом дышит кто-то невидимый. Сознание снова ускользнуло в густеющую темноту…
Оно возвращалось и приносило лица. Заплаканное – дочери Альбины, растерянное – мужа, печальное – сына Андрея, встревоженное – невестки Галины.
Таисья Ивановна понимала, что она откуда-то возвращается, ей разрешено посмотреть на эти лица, и она знала, что это временно. Её снова заберут отсюда, и надо успеть что-то сообщить. Но она не могла придумать – что. О самом важном нельзя рассказать. Как им объяснить, какими словами, что самое главное – не здесь… Тут – только часть, маленькая… Невыразимо.
На лицах вокруг был отпечаток нереальности. Суетятся, о лекарствах говорят, о давлении… Она думала: «Какой долгий сон!». Он закончится, и она вернётся домой, где хорошо, уютно, спокойно. Но она не могла вспомнить, что это за дом и как его найти.
Однажды ночью Таисья Ивановна совершенно пришла в себя. С беспощадной ясностью поняла, что находится в больнице. Что не может пошевелиться: делала неимоверные усилия, но руки, белеющие в полутьме, лежали поверх одеяла и не подавали признаков жизни.
В коридоре кто-то ходил. Ясно увиделось: муж, Семён.
– Сеня! – крикнула она, и, к счастью, услышала свой сдавленный голос. Почему-то думала, что не может говорить. Слабый вскрик её утонул в тишине. А Семён всё ходил, ходил по коридору, и не шёл в палату. Стало страшно и больно, она заплакала. Он не хотел идти к ней!
Прибежала санитарка, говорила, что Семёна тут нет и не было, но не могла успокоить Таисью Ивановну. Та плакала горько и безутешно, капли слёз бежали по вискам, больничная подушка впитывала их.
Санитарка кликнула медсестру, та деловито поставила укол, повернув неподвижное тело больной, как мешок с картошкой, и пациентка быстро уснула.
Жаль, что в тот момент рядом не оказалось никого из близких, но случай этот заронил странную мысль в сознание Таисьи Ивановны. Ужас заброшенности заполз в её душу и поселился на самом дне.
Глава 8. Родня
Днём обычно дежурила Альбина. Полная, с пучком волос на затылке, с остро-прямым, как у матери, носиком, в больничном халате, она снова напоминала курочку, в этот раз белую.
Ей не сиделось на месте. Хлопотала возле кровати, зачем-то часто наведывалась в процедурку, разговаривала с медсёстрами и санитарками в коридоре, а чаще всего – жадно и коротко курила во дворе, устроившись на лавочке возле больничной кухни.
Андрей приходил вечерами. Безропотно делал всё, о чём просила санитарка, и усаживался на стул рядом с кроватью. Горбился, вздыхал. На мать было страшно смотреть. Черты её расплылись, тело стало громоздким. Спала она тяжело, беспамятно, всхрапывая. Иногда дыхание прерывалось, и Андрей замирал от страха. Но следовал резкий вздох, дыхание выравнивалось, сын успокаивался. Приходила медсестра и он, обречённо вздыхая, помогал повернуть больную на бок, отворачивался…
Приходя в себя, Таисья Ивановна узнавала Андрея, Альбину, врачиху называла по имени-отчеству. Как о живых, справлялась о покойной сестре Шуре и племяннике Грише, что погиб в Афгане. Альбина тогда тихо вытирала слёзы.
Так-то бы ладно, хотя и пугали всех её расспросы. Самым страшным было то, что она перестала узнавать Семёна. Мельком взглядывала на него и отводила глаза. А позже ко всем приставала с расспросами, где Сеня, и скоро ли он придёт.