– На фиг он нужен, твой Андрюша. Тебе же добра желаю. Делайте, что хотите, «шерочка с машерочкой», оба мешком стукнутые. Погоди, он проспится, и думать забудет о своих предложениях.

Но Андрей не забыл. Прилетел утром, сияющий:

– Поехали к нашим, я матушке с батей сказал.

И – завертелось… Андрея – словно подменили. Летал по селу оживлённый, светился, как новогодняя игрушка, побывал в сельсовете, свидетелей нашёл. Подали заявление.

В эти суматошные дни Таисья Ивановна попала в больницу, с высоким давлением, и решено было, что свадьбы большой не будет. Соберут, после регистрации, вечер – и достаточно. Тем более, что Гале нужно было съездить домой, позвать маму и отчима на свадьбу, собрать свои вещи.

Свадебный вечер был, не по-деревенски, скромным. На Гале было собственноручно сшитое, самое красивое, но далеко не свадебное, платье. Андрей принарядился, и был очень хорош. Многочисленная родня приобиделась, но, зная, что Таисья Ивановна ещё не оправилась после лечения в больнице, молчала. Приехали Галина мама с отчимом. Дядя Гена быстро нашёл общий язык с Семёном Петровичем – оба оказались страстными рыбаками. И выпить оба не прочь.

Мама и Таисья Ивановна, к радости Гали, тоже подружились. Таисья Ивановна сразу помягчела, сбросила напряжение, а то, видимо, переживала, что за жену себе Андрей откопал.

Прибыла и Андрюшина старшая сестра, Альбина, полная, с кудрявым хвостиком на макушке, в пёстром платье похожая на Курочку-рябу. Вадима-Цыгана Андрей не позвал, приглашенная Татьяна не явилась, укатила с бородатым Серёгой на Дальний Восток. В свидетелях оказались Конопатый и незнакомая девушка, что работала в сельсовете.

После свадьбы новые родственники выбелили стены, выкрасили окна и полы в доме, купленном совместными усилиями для молодых. Свадьба была в конце июля, а уже в середине августа Галя поняла, что – беременна.

… Февраль. Мама всегда говорила: «Февраль-бокогрей, коровы на солнышке бока греют». Недавно Таисья Ивановна, свекровь, заявила:

– Забирайте-ка Зорьку себе. Ребеночку молоко нужно будет. Лучшая моя коровка, а то Монечка, пока я в больнице была, чуть её не спортила.

А что… Гале не привыкать коров доить. Вот Андрей стайку подладит… Скоро с работы придёт. Муж… Непривычно до сих пор. И радостно.

Днём с крыш сыпались разноцветные капли. За селом чернели пригорки. Мартовский крупный снег схоронился только в зарослях у реки.

Ветер играл уцелевшими бусинами шиповника. Они огоньками мерцали в кружевном плетении веток. Казалось, сам воздух был взволнован переменами, происходившими в природе, и переливался, менял состояния от тревоги до ликования, вбирая в себя запахи мокрых прошлогодних листьев, сухой земли, горьковатый аромат осиновой коры и сладковатый – почек.

К вечеру резко холодало. Каменели мотоциклетные и велосипедные колеи. В домах зажигался свет, топились печи. Дым поднимался густыми клубами, но не уходил далеко, а расползался над селом, длинными волокнами уплывал к лесу.

В один из таких вечеров Таисья Ивановна, накинув телогрейку на цветастый халат, отправилась доить Зорьку. В стоптанных войлочных сапогах она, тяжело ступая, подошла к корове. Нагнулась за скамейкой, и в голове застучало.

Весь день она худо чувствовала себя, сердце замирало и падало, мучила одышка. Лицо её осунулось, губы побелели. Но привычная перемогать себя, а работой не попускаться, она не отложила «на потом» ни одно из хозяйственных дел.

Струи молока ритмично-звонко били в стенки подойника, как вдруг что-то случилось. Корова мягко подалась вперёд, хотя оставалась стоять на месте, качнулась дальняя сопка… Последнее, что успела запомнить Таисья Ивановна – голубовато-молочные капли молока на жёлтой соломе…