Пока Портной грелся у костра с самокруткой в зубах, Ганс успел насобирать целый мешок деталей и, едва волоча его по ступенькам темного подвала, кряхтя от напряжения, недовольно пробурчал:

–Какой наблюдательный… Лучше бы с вещами помог!

–И ведь не соврал твой севильянос про соседа, – проигнорировал просьбу друга Портной, выпуская ароматный дым табака с корри.

–Фух! – выдохнул, наконец, Ганс, опершись руками о колени. – Дай затянуться.

Портной ехидно улыбнулся и молча протянул товарищу папиросу. Он знал, что будет в следующий миг.

Стянув с кучерявой светлой головы шапку, Ганс прищурился и сделал затяжку. Лишь секунду его лицо изображало блаженство, но затем дым с жутким кашлем вырвался наружу.

–Шапку надень, балбес, заболеешь же! – по-дружески прокомментировал Портной. Он был старше Ланге. К 29 годам Портной многое повидал в своей жизни. Причем еще до падения астероида. Сирота, выросший без родителей, прекрасно знал, что значит быть одному в пустом обреченном мире, наполненном чужими и равнодушными людьми. Он ценил друга, и в меру своих возможностей заботился о наивном пареньке, как о младшем брате.

Ганс не стал спорить, понимая, что даже при температуре в -30°С (перед бурей вместе с затишьем приходило резкое потепление) можно запросто схватить простуду или чего похлеще.

–Наверное, ты прав, не стоит делать привал перед возвращением. Вождь, если узнает о моем исчезновении, голову обоим открутит, – согласился он с другом.

Чуть ранее возник спор о том, стоит ли сделать передышку перед возвращением домой. Ланге любил пустошь за ее будоражащий романтизм и свободу, за богатые тайники, сокрытые в подвалах навсегда умолкших городов, и за вызов, который она бросала каждому, кто ступит на ее территорию. Этот вызов дарил Гансу свежую порцию адреналина и вдохновения. Именно находясь в вылазке, ему однажды и пришла идея создания навигационного прибора. Но Портной был другим. В отличие от Ганса, он старался не делать лишних шагов и не рисковать попусту. Он был реалистом. Жизнь заставила его таким стать.

Перекусив вареного риса, вылазчики загрузили связки с найденными вещами в сани, накрыли их плотной тентовой тканью и крепко стянули веревкой. Рыжий всегда взбирался на самую верхушку поклажи, словно кучер, и с несвойственной животному глубокой грустью в глазах наблюдал за мерцающими по сторонам пустотами оставленных городов. Портному казалось, что Рыжий все понимает. «Но собака – не человек! – каждый раз возмущался Ланге. – Пусть хоть весь мир перевернется. Для пса самое главное – чтобы хозяин был рядом. В этом его счастье и слабость». На что Портной отвечал: «Его счастье в том, что он не знает человека так, как знаю его я. И в том, что я знаю человека так, как не знает никто другой. Я никогда не дам его в обиду. И он это знает. Для него этого достаточно».

Вылазка оказалась хоть и рискованной, но весьма продуктивной. Ланге нашел целую кучу полезного электронного хлама, а Портной, в чьи обязанности в Западной Пальмире входили пошив и ремонт спецовки, одежды, тентов и даже обуви, тоже не остался без награды за смелость покинуть дом в такое опасное время суток. Он отыскал в небольшой швейной мастерской замечательный профессиональный комплект портновских ножниц, целый ящик других незаменимых аксессуаров, три рулона чистой парчи, с дюжину рулонов драпа, а также несколько мешков кожи в нарезке и шкурках. Видимо, местные мастера просто не успели выполнить какой-то крупный заказ.

С хорошим настроением они ехали домой. Ничего не предвещало беды. Но беда не ждет хорошей погоды, падения астероида или курса доллара. Она просто есть, и она никому и никогда не позволит забыть о своем существовании. Как только Ганс сменил Портного в управление снегоходом на полпути до Вильямартина, транспортное средство занесло на обледенелом участке поворота, и оно перевернулось, утянув за собой тяжелые груженые сани. Никто из экипажа не пострадал. Инцидент лишь слегка нашпиговал их шивороты снегом за неосторожность.