После этого, все снова улеглись на нары. Тусоваться, по камере, никому не хотелось.

Только Толик забрался на радиатор и стал смотреть в окно.

– Ты, что угорел за ночь, пацан? – спросил Румын.

– Там – птичка. – Сказал Толик.

– Ворона, что ли? – Насмешливо сказал Морозов. – Тебе, что на работе ворон не хватает?

– Нет, настоящая птичка…

– Врешь, ты все! Откуда, в городе, птичке взяться? Они, сюда, не залетают.

– Была птичка. Я слышал – чирикала. – Грустно сказал Толик.

Морозов, обращаясь ко всем, покрутил пальцем у виска, но, его, никто не поддержал.

Разговаривали мало. Всем, с похмелья, было муторно.

Когда в коридоре раздались голоса и бренчание посуды, как предзнаменование скорого завтрака, это не вызвало особого оживления.

Толик, принимал миски с едой, через «кормушку», и передавал их Очкарику, который ставил их на нары.

К пайке, непонятной зеленой каше и такой, же непонятной бледно-желтой котлете, мало кто притронулся.

Завтракали только Толик, оппозиционный политолог и Морозов.

Остальные, выпив кипяточку, заявили, что лучше поедят горячего хлеба на Пищеблоке, и, вообще, на первом месте, в повестке дня, стоит похмел, а завтрак – дело второстепенное, может и подождать.

Очкарик съел две порции, Толик, придерживаясь порядка, скромно удовлетворился одной, а Морозов, отвращено фыркая, съел три котлеты, после чего вывалил оставшуюся кашу и раскрошенный хлеб в нетронутые миски.

– Чего, ты, делаешь? – Сказал Румын. – Бомжи придут на уборку, им пригодиться. Они же без вывода сидят.

Морозов презрительно ухмыльнулся и полез на нары.

Разговаривать было особо не о чем. Только замечание Румына, что сегодня выезд на работу, как-то затягивается, вызвало вялую дискуссию, так это или не так.

Время, в камере тянется неощутимо, но, все же, не стоит на месте, и внутренние часы работают. Поэтому дебаты по поводу течения времени постепенно стали оживленнее.

Время шло. За ними, никто не приходил.

Тревога нарастала.

Когда тревога готова была перерасти в панику, раздался скрежет ключа в замке, что вызвал бурное оживление.

– Ну, наконец-то!

– Вспомнили!

– Давно пора!

Дверь камеры открылась наполовину. Молодой страж порядка заглянул внутрь и, отступив назад, провозгласил:

– Выходи, каторжане! Шевели батонами!

– О, Сашка сегодня дежурит… Здорово – Переговаривались, арестанты, потянувшись, к выходу.

– Ну, что все? – Спросил милиционер, веселый разбитной парень, безмятежно поигрывая ключами.

– Все! Все! Больных нет…

– Ну, шагайте.

– Куда нас?

– А, то не знаете – комбинат четыре.

– Да мало ли…

Весело топоча, подошли к дежурке.

Мордатый прапорщик окликнул конвоира, не отрываясь от компьютера:

– Чудаков, это кто у тебя?

– Четвертый комбинат.

– Давай грузи их скорей, а то там, у проходной, у нас – полный запор.

Конвоир погнал всех галопом к проходной.

За проходной, на воле, в ожидании ежедневной дармовой рабочей силы, стояли автобусы «покупателей».

– Где тут – четвертый? – Окликнул водителей конвоир Сашка.

– Вон – он! Вот тот – желтый. Вот тот – наш! – Загудели конвоируемые.

Водитель, у желтого автобуса, поднял руку:

– Это – ко мне!

– Давай, забирай! – Скомандовал Сашка и поспешил обратно, за новой партией.

Когда все расселись по местам, водитель, не вставая со своего места, заглянул внутрь, подмигнул и спросил:

– Ну, что поехали?

– Поехали! – Хором ответили пассажиры.

Когда автобус тронулся, у всех сразу улучшилось настроение.

– Ну, вот и выехали, наконец!

– Слава богу! А, то я думал, может – случилось чего!

– Тут езды-то, минут двадцать.

– Минут двадцать пять…

– Пять минут туда, пять минут сюда…

– Четвертый – близко, а вот до шестого, «Восточного», пока доберешься, помереть можно.