Во дворец Малика возвращалась на пределе душевных сил. Кенеш готовила ей ванну, приносила ужин, а Галисия даже не выходила из спальни. Знак шабиры на опухшей ладони дворянка восприняла как личное оскорбление, словно это была не татуировка, а корона, которую незаслуженно надели на плебейку.

Малика ложилась спать в гостиной. Ей казалось, что она погружалась в сон без сновидений, но на рассвете Кенеш гладила её по голове и говорила: «Это всего лишь кошмары».

К концу недели нервы сдали. С утра нещадно палило солнце, превращая паланкин в парную. В неподвижном воздухе стоял ядрёный запах пряностей, от которого перехватывало дыхание. Носильщики шли не в ногу, и Малику кидало из стороны в сторону. Шум города, сотканный из мужских голосов, сводил с ума. Служитель, который обычно встречал шабиру возле храма, заставил себя ждать.

Малика находилась на взводе, но ещё владела собой. Поведение Хёска стало последней каплей терпения: после каждой неверно произнесённой фразы он удалялся из комнаты, тем самым давая понять, что крайне недоволен шабирой.

Не сумев выговорить заковыристое слово, Малика стянула с головы чаруш, готовая расплакаться. Но вместо этого расхохоталась. Хёск налил ей воды — она выбила из его руки стакан.

— Чтоб тебя! Сумасшедшая, как дьявол на сковороде! — выплюнул жрец и принялся собирать осколки.

— Ты умеешь ругаться? — спросила Малика, давясь нервным смехом.

— Бранное слово — это грех не против Бога, а против воспитанных людей. И между нами, в тебе воспитанности столько же, сколько ума.

Конец фразы отрезвил Малику. Она переместилась с пяток на пол, вытянула ноги, вытерла лицо накидкой:

— О чём говорится в заклинании?

— Думаю, это кодовые слова, при помощи которых хазир приобретает магическую силу.

— Думаешь?

— Разве обычный человек способен построить на голом месте сорок городов? Ташран — первый хазир — построил. Без магии не обошлось.

— Стало быть, ты не знаешь, как переводится заклинание.

Хёск положил осколки на угол стола, слизнул кровь с пальца:

— В те времена письменности не было, текст нарисовали на глиняных табличках. Каждый рисунок означал фразу. Когда изобрели письменность, этот язык уже исчез из обихода. Заклинание записали в виде транскрипции, его смысл передавался от верховного жреца к преемнику.

— Пока кто-то не умер раньше срока, — предположила Малика, обмахиваясь чаруш.

— Так и произошло. Верховный жрец скоропостижно скончался. Транскрипция есть, смысла нет. Иштар торопит нас с коронацией. Будь добра, напряги память.

— Если я ошибусь, никто не заметит.

— Прояви уважение к нашей истории.

Малика встала. Походила из угла в угол, разминая ноги:

— Таблички с рисунками сохранились?

— Сохранились.

— Можно их увидеть?

Хёск указал на фолиант, лежащий на столе:

— В нём есть эти рисунки.

— Можно взять книгу во дворец?

— Этой книге не место в Приюте Теней.

Малика хотела спросить: «А шабире — место?», но посмотрела на свою ладонь, покрытую бронзовой вязью с золотистым оттенком, и сжала кулак:

— Тебе известно, что со мной приехала будущая жена Иштара?

— Впервые слышу.

— Я тебя прощаю.

На губах Хёска появилось подобие улыбки.

— За что, Эльямин?

— За ложь. Это последний раз, когда ты обманул меня безнаказанно.

Будто опасаясь, что его кто-то услышит, Хёск прошептал:

— Я забыл сказать тебе главное: твоя сила в молчании и повиновении.

— Ты не знаешь, в чём моя сила.

— Ты не блещешь сообразительностью, поэтому не понимаешь очевидных истин. Откуда столько гонора?

— И это последний раз, когда ты меня оскорбил.

Черты лица Хёска исказились.

— Не моя вина, что Всевышний обделил женщин умом.