– Чушь это всё!

И, не стерпев такого ответа, подпоручик босой ногой так пнул Артемия Львовича, что тот пропустил и настоящий рассвет, и истошный крик петуха, и топот конских копыт вокруг сеновала. В чувство его привёл не матрос, а красноармеец ведром холодной воды.

– Подымайся, ваше благородь! Пошли!

От сеновала до хаты, от которой доносились нервные голоса, вокруг ещё одного строения было с полсотни саженей, не больше. Небо моросило тёплым бисером. Пахло сырой землёй и навозом.

– Всё, в расход? – хорохорясь, спросил у красноармейца подпоручик, с надеждой глядя при этом на Артемия Львовича.

– Товарищ Голубев приехал, – перевешивая винтовку с плеча на плечо, ответил красноармеец. – Арсений Львович сначала потолковать с вами хотел.

Подпоручик поддерживал ротмистра и шептал ему с отчаяньем в голосе:

– Давай же, Артемий Львович! Злись, злись….

Но ротмистр думал уже совсем о другом.

Выйдя из-за угла глинобитной постройки, пленные увидели с десяток вооружённых красных у дома и четверых матросов в стороне. На крыльце стоял молодой человек в кожаном френче с маузером на боку и пытливо переводил свой взгляд с одного связанного на другого. В душе ротмистра что-то затеплилось, но как только взгляды Артемия и Арсения Львовичей встретились…

Грянуло несколько выстрелов, и под ноги товарищу Голубеву упала ручная бомба. Взрыв. Гиканье, конское ржание, беспорядочная пальба, какие-то всадники с шашками наголо.

– Ай да Артемий Львович! – завопил подпоручик. – Ай да Пушкин, ай да сукин сын!

Ещё один взрыв и ещё больше всадников в крестьянской одежде, в мундирах с чужого плеча, в рыжих папахах. Один матрос ещё отстреливался от них из-за курятника, троих его подельников уже рубили нежданные гости. Красноармейцы не успели развернуть пулемёт, и их сопротивление было обречено. Конвоир офицеров бросил винтовку, надеясь утечь огородами. Выстрелы постепенно стихали. Запах пороха и крови. Малороссийский смех, малороссийский говор наполняли двор. Товарищ Голубев лежал на крыльце без движения, и бандиты смело перешагивали через него, спеша проверить хату.

Связанные офицеры у себя за спиной услышали неспешный топот копыт. Из-за угла выехал на сытом жеребце румяный здоровяк в обвислых усах, с окровавленной, вероятно, об конвоира, шашкой.

– Тю-у-у, – загадочно произнёс он, увидев связанных, и расплылся в людоедской улыбке. – А подывитеся, шо это у нас таке? Никак офицера? Ваше благородь, попалися?

Подпоручик так и не успел оценить, как изощрённо судьба посмеялась над ним напоследок. Он только что ликовал, видя, в каких позах корчатся на земле красноармейцы, и вот вместе с черепом бандитская шашка располовинила его улыбку. Самодовольно выпрямившись в седле, краснорожий любовался своей работой. Потом, заслышав женский визг, приподнялся в стременах и решил пришпорить коня. Ну и шашка, конечно же, ещё раз взметнулась в воздух.

Артемий Львович, всё глядевший в сторону лежащего на крыльце красного командира, успел подумать: «Брата, вот чего мне не хватало всю жизнь».

Инвалидное кресло

Свой первый рассказ я придумал на зимних каникулах во втором классе. На дворе стояли такие морозы, что двора и видно-то не было. Оконные стёкла, и первые и вторые, покрывал слой узорчатого льда толщиною с мой палец. Стекло оставалось чистым только в верхней части окна. И всё, что я видел в окне, была ярко-зелёная макушка сосны в лучах солнца на фоне ярко-синего чистого неба. Завораживающее зрелище.

Оторвав свой взгляд от небесного лета, я перевёл его на алюминиевые джунгли внизу, собрался с духом и бесстрашно бросился в их дебри. Хрустозвон. Студёная цветомузыка ледяных искр. И паника здешней фауны. Кто это к нам без спроса? Испуганные снежные мартышки истошными воплями звали на помощь снежных горилл. Пернатая нечисть заметалась меж стволов заиндевелых пальм в тщетной надежде засыпать меня инеем со своих крыльев. Гигантские, ростом с маленькую собаку, седые насекомые злобно пялились на меня из-за бриллиантовых кустов и угрожающе хрустели снегом под своими лапами, готовясь бросится на меня. Звоном своих крыльев меня пугал рой ртутных мух цеце. Ледяные кобры готовились прокусить мои валенки.