– Отнеси в кабинет, – протянул кейс сыну и направился в спальню переодеться.

– Добрый вечер, детка, – сказал он, склоняясь над Вероникой для того, чтобы поцеловать ее в подставленную щеку. – Ужинали?

– Ужинали, – ответила она после недолгого молчания, не меняя позы.

– Опять спина?

Вероника не ответила, только прикрыла на секунду свои фиалковые глаза.

– Сейчас приведу себя в порядок и займусь тобой.

– Нет! Потом, перед сном. Иди, поешь. Я только- только удобно пристроилась. Передохну.

Нелинов быстро переоделся и в серых домашних брюках и голубой рубахе навыпуск с широкими редкими полосками в тон брюк вышел из комнаты. Вероника еще немного помедлила и опять принялась за чтение. Иногда она отрывалась от страницы и прислушивалась к голосам, доносившимся из кухни. Жека, разумеется, не упускал возможности лишний раз поужинать. Его аппетит в последнее время не давал о себе знать весь день, но зато разыгрывался вечером.

«Ты с ногами сидишь на тахте,

Под себя их поджав по- турецки.

Все равно, на свету, в темноте,

Ты всегда рассуждаешь по- детски»…

Из кухни перезвоном бубенчиков донесся детский смех. https://selfpub.ru/books/763218/ Вероника оторвалась от страницы. Улыбнулась. У Жеки был особый талант: если он смеялся – у всех расплывался рот до ушей, а кто- нибудь обязательно начинал фыркать или хохотать, безо всякой казалось бы причины.

Вероника перевернула страницу.

«…слишком грустен твой вид, чересчур

Разговор твой прямой безыскусен.

Пошло слово «любовь», ты права.

Я придумаю кличку иную.

Для тебя я весь мир, все слова,

Если хочешь, переименую…»

Последнюю строфу она читать не стала. Перевернула несколько страниц:

«Дождь дороги заболотил.

Ветер режет их стекло.

Он платок срывает с ветел

И стрижет их наголо…»

Вероника посмотрела на окно, которое умывалось холодными слезами темных туч. Она любила позднюю осень. Короткие серые дни, похожие на сумерки, печальный вид темных от дождя деревьев, которые еще помнили свои яркие одежды, помогали ей прятать собственную грусть, которую могла излечить разве что утрата памяти прошлого.

После ужина, осторожно укрыв растертую лечебной мазью и освобожденную от приступа боли Веронику, Нелинов отправился в детскую. На темном экране монитора крутились цифры 22:15:15. Женька лежал животом на полу и целился из детского пневматического пистолетика в погнутую жестяную мишень с тигриной пастью.

– Ба- бах! – воскликнул он, нажимая на курок, и стрела с присоской сбила с полки пластмассовую подделку под нэцке.

– Спать, Жека! – сказал Алексей Иванович. – Не добудишься тебя завтра! Тоже мне, впал в детство! Давай поднимайся и убирай учебники в рюкзак. Устроил на столе бардак! Ты что, всеми предметами занимаешься одновременно?! И, кстати, дневник покажи.

Женька нехотя поднялся с джутового покрытия, которое сеточкой отпечаталось на его левом локте.

– Представляешь, па, – сказал он, небрежно бросая пистолетик на кровать, – мы с Коськой в прошлом году всю комнату обшарили, искали стрелы, а они преспокойно лежали на полке за Киплингом.

– Ну, и зачем же они вам понадобилась?

– Мы хотели на физре в девчонок пострелять. Знаешь, как они визжат?! Пару раз стрельнешь, и урока, как не бывало.

Нелинов тотчас же наклонился за пистолетом и сунул его в карман.

Женька только плечами пожал.

– Так это же в прошлом году было. Они сейчас такие дылды здоровые, с ними связываться себе дороже.

– Занимайся рюкзаком! И про дневник не забудь.

Жека пристроил свой видавший виды «бэг» на стуле (от нового он в этом году категорически отказался) и стал швырять в него все, что лежало на столе. Алексей Иванович стоял рядом, ждал, когда дело дойдет до дневника, но он так и не появился.