– Понятия не имею, почему он тебя бросил.
– Я… прости меня, мама.
Впервые в жизни я попыталась представить, как все это выглядело с маминой точки зрения. Наверное, и вправду несправедливо. Ей обещали, что обо мне позаботятся. Что ей никогда не придется тратить на меня время и силы. Но я все еще здесь, уже двенадцать лет.
– Ох, моя голова, – простонала она и внезапно поморщилась.
Я поджала губы, вдруг почувствовав странную нежность к маме, к этой женщине, на долю которой выпало столько горестей и невзгод.
– Я видела пижму на окраине огорода. Ее листья снимают любую боль, даже самую сильную. Я могу заварить тебе чай, – предложила я и внутренне сжалась, испугавшись, что она спросит, откуда я это знаю.
Но она лишь моргнула и пошатнулась:
– Буду очень тебе благодарна, Хейзел.
Я не сомневалась, что ее ласкового отношения хватит ненадолго. Это говорил выпитый виски, а не она. Но, может, если я постараюсь, если буду очень стараться, мама пробудет доброй чуточку дольше.
– Мне надо… – Она осеклась и вытерла лоб тыльной стороной ладони. – В этом году надо испечь тебе торт. Кажется, я никогда… – Она покачнулась, и на мгновение ее глаза будто разъехались в разные стороны. Она усиленно заморгала, пытаясь сфокусировать взгляд на мне, но ей никак не удавалось. Она смотрела куда-то вбок, левее от меня, словно у нее двоилось в глазах. – Кажется, я никогда не пекла тебе торт. То есть специально для тебя, – поправилась она.
– Все хорошо, мама, – заверила я и простила ее за все в тот момент, когда она приложила ладонь к моей щеке, одарив лаской, которой я не знала за двенадцать лет жизни.
– Вот и прожит еще один год, вот и прожит еще один год, – тихо пропела она, и во мне разлилось счастье. Я не знала, что послужило причиной перемены в ее отношении ко мне, не понимала и не пыталась понять.
Мои мысли неслись в вихре мечтаний. Я представляла, как мы возвращаемся в дом, держась за руки. Я заварю маме чай с листьями пижмы, она испечет для меня праздничный торт, а после ужина скажет, что мне не надо идти в сарай. Скажет, что я буду спать в доме, на своей кровати. Она уложит меня в постель, накроет бархатным одеялом, поцелует и пожелает спокойной ночи, и я усну, согретая теплом ее любви.
Людям свойственно ошибаться. Мама тоже ошиблась. Но теперь она все поняла и наконец увидела во мне дочь, свою плоть и кровь. Ребенка, которого можно и нужно любить.
– Ты стала на год старше, – продолжала она, все так же фальшивя.
– Кричи «Ура!», – раздался голос с порога, подхватив песню. Мы обе вздрогнули и обернулись. В дверном проеме застыла высокая темная фигура. Мой крестный. – Ты старалась и сделала что могла.
Глава 5
СЛЕДУЮЩИЙ МИГ РАСТЯНУЛСЯ на целую вечность. Я понимала, что смотрю на него, вытаращив глаза и открыв рот. Я понимала, что должна что-то сказать – поздороваться, выразить почтение, хоть что-нибудь, – но будто лишилась дара речи. Его присутствие – он был невероятно высоким, мама не говорила, какой он высокий, – наполняло меня изумлением и ужасом.
Он выглядел совсем не так, как на храмовом витраже в Рубуле. Не был сумрачной тенью, сложенной из осколков серого, темно-сливового, синего и черного стекла. Он казался самой чернотой. Как безлунное небо. Как пустота, в которой отсутствует свет.
Я заметила, что он не отбрасывал тени. На земле у него за спиной, где от слабого света моей керосиновой лампы должно было появиться хотя бы серое пятно, ничего не виднелось. Это он был тенью. Всеми тенями, всеми горькими мыслями, всеми мрачными мгновениями. Он был богом ушедших навечно, владыкой невосполнимых потерь и холодных могил. Богом Устрашающего Конца. Моим покровителем. Моим спасителем. Наверное.