Мы не видели Берти четыре года. Новых послушников – особенно тех, кто пришел к Разделенным богам не добровольно, – отправляли на первые несколько лет в монастырь. Мы слышали, что Берти заставили принять обет молчания на двенадцать месяцев, чтобы он подготовил свой дух и разум к новой жизни в служении, но, поскольку любые контакты с семьей были запрещены, мы не знали, правда это или только слухи.

– Ты где? – пробормотала мама, шагая вдоль стойл.

Я почувствовала ее запах еще до того, как она завернула за угол: тяжелый дух перебродившего ржаного сусла исходил у нее изо рта и пропитал одежду. В последнее время мне иногда казалось, что у нее даже поры сочатся хмелем.

Я выглянула из стойла, где занималась уборкой. Я проснулась еще до рассвета, подоила коров и коз, вычистила грязь и застелила пол свежей соломой, которую притащила с чердака.

С тех пор как у нас отобрали Берти – увели с криком и плачем, и перестань думать об этом, Хейзел, – пятеро из двенадцати моих братьев и сестер тоже покинули дом. Женевьева, Арман, Эмелина, Жозефина и Дидье.

У Женевьевы, самой старшей и красивой из девчонок, не было отбоя от женихов. Она приняла предложение сына мясника и время от времени присылала нам шмат свиного сала с запиской, что скоро приедет в гости. Но не приехала ни разу. Арман сбежал из дома в тот же день, когда ему исполнилось семнадцать, и поступил на военную службу, накинув себе один год. Эмелина и Жозефина вышли замуж за братьев-близнецов из соседнего города. Они были сапожниками и смастерили для моих сестер красивые туфли на каблуках, которые те и надели на их двойную свадьбу. А Дидье… Однажды он просто исчез, никому ничего не сказав и не оставив записки. Его искали по окрестным лесам, но не нашли и следов.

Зато Реми, которому шел двадцать четвертый год, оставался в родительском доме и часто ходил на охоту один, когда папа был слишком пьян и не мог удержать в руках лук, не говоря о том, чтобы пустить стрелу в цель. Реми был страстным охотником, преданным своему делу: уходил в лес на рассвете и не возвращался до поздней ночи, но никакие старания не могли компенсировать его косоглазие и криворукость.

Несмотря на папины возражения, мама решительно настояла, чтобы все дети, оставшиеся дома, посещали школу в Рубуле. Вовсе не потому, что она верила в необходимость образования, которое якобы помогает чего-то добиться в жизни. Просто школа была бесплатной, а многое ли в этом мире дается даром?

Но для меня даже бесплатная школа оставалась под запретом. Мама твердила, что мне незачем ходить туда, потому что нам неизвестно, когда именно мой крестный отец соизволит меня забрать, но я понимала, что ей лишь нужна помощница по хозяйству, которая сделает все, что она ленится делать сама, а ее пьяный муж и вовсе не сможет. Впрочем, я не возражала. В сарае было спокойно и тихо, а от животных я не видела никакого зла.

После того злополучного дня, когда у нас отобрали Берти, мои отношения с братьями и сестрами испортились, сделались напряженными, а временами и вовсе враждебными. Это я – а не папа с его долгами – была виновата, что Берти продали в храм. Ко мне относились с настороженной подозрительностью, словно боялись, что одно мое присутствие привлечет беду.

Меня обижала их явная неприязнь, но, с другой стороны, теперь становилось легче исполнить задуманное. Потому что совсем скоро все переменится. На следующий год я уеду из Рубуле. Когда мне исполнится тринадцать. Кто-то скажет, что в столь юном возрасте еще рано начинать самостоятельную жизнь, но я с раннего детства привыкла и к тяжелой работе, и к ответственности за себя. Большую часть времени я проводила в одиночестве. Закончив дела по хозяйству, бродила по лесу, собирала грибы, ягоды и цветы.