Он помнил то холодное зимнее утро, ставшее последним в жизни его отца. Помнил, как тот вновь рассвирепел и впал в неконтролируемое неистовство, как громко и страшно кричал, забрызгивая воздух слюной. Помнил, как его трясущаяся рука сжала оружие. Пальцы до сих пор ощущали прикосновение деревянной рукояти ножа и блеск его острого лезвия. Он помнил, как сжал его в кулаке и как замахнулся им. Помнил, как оно проткнуло тело и тяжело погрузилось в него. Как стремительно брызнула кровь, окрасив лицо и одежду в красный. Как отец захрипел, повернувшись к нему и попытался дотянуться до его горла, но жалко осел на пол; а Домианос неподвижно стоял над его бьющимся в судорогах телом, с наслаждением наблюдая за предсмертной агонией и тем, как перекошенное ненавистью лицо становится навечно застывшей безжизненной маской. Беспомощной и безмолвной.
Мужчине не было доступно бессмертие по праву рождения. Он не мог стать вампиром, потому как Адриан Агшин перед самой смертью проклял род Морнэмир таким образом, что каждого из потомков Домианоса Освободителя убил бы вампирский укус. Такова была его последняя месть.
Разумеется, советник не сдавался, он одержимо искал способ. Хоть какую-нибудь ниточку, которая могла бы привести его к бессмертию. Он готов был пойти на все и даже вызывал демонов, однако те оказались не заинтересованы предложить ему бессмертие.
Лорд вышел из кареты. За спиной он оставил Сейланский лес, а впереди его ждал небольшой замок Грондекортез. Возведенный всего пару столетий назад и предназначенный для иных целей, в отличие от Черного Замка, он не был так хорошо укреплен. Однако здесь аристократ хранил секреты куда более темные, чем в графстве Морнэмир. И если Черный Замок напоминал древнее спящее чудовище, величественного и несокрушимого дракона, то Грондекортез – заброшенный, всеми забытый призрак прошлого. Внутри он производил куда более гостеприимное впечатление и ощущение обжитости, вот только весь этот интерьер был не более чем фарсом, картонной декорацией. Настоящая жизнь, или точнее смерть, притаилась в его подвалах – катакомбах, скрывающих лабораторию.
Граф ступил в просторное помещение – светлое и морозное, как внутренность айзберга. Золотой налет ржавчины покрывал стены и плитку, по которой он ступал – мозаику мавзолея, похоронившего под собой десятки жертв. В высоких стеллажах покоились многочисленные колбы и бутылки, наполненные растворами, в котором плавали змеи, тушки мутировавших животных и их скелеты. В некоторых из них виднелись пикси и куски чьих-то органов. На длинном широком столе, заваленном острыми режущими инструментами хирурга, покоились алхимические приспособления; растворы и травы; порошки; книги и свитки, испещренные загадочными символами, надписями и крючками. Рядом располагалось деревянное сидение с оскверненным грязными пятнами матрасом, к которому тугими ремнями была прикована фея. Не в силах пошевелиться, существо крупно дрожало и царапало пальцами с вырванными ногтями матрас. Пахло пылью и солью, чем-то железным и мыльным.
– Так вы заботитесь о подопечных, доктор Штайнхауэр? – неодобрительно обратился советник к самозабвенно чертившему на доске неразборчивые формулы мужчине. – Могли бы хотя бы морфий предложить или опиум.
Тот выронил мел и неуклюже развернувшись, улыбнулся левым уголком губы, не перестающим нервно подрагивать.
– А, Домианос! Добро пожаловать, давненько вас не было! Нет, пока эликисир не изобрел и рецепт молодости не разгадал!
Аристократ не без брезгливости окинул взглядом во многих местах порванные крылья феи, которые ученый пару часов назад терзал щипцами; кровавые следы и гематомы от уколов на ее покрытом мурашками теле. Заметив, что одна из ран все еще кровоточит, лорд взял с полки раствор и обработав кожу, замотал бинтом. Затем странно взглянул на закрывшую глаза и вероятно провалившуюся в забытие подопытную.