В тот ясный весенний день, теплый и слегка душный, когда сын четы Морнэмир играл во дворе, а небо было таким глубоким и синим, каким оно было много лет назад, Смерть забрала его родившегося мертвым брата. На детской могилке, где вскоре был похоронен младенец, не было имени. Теперь Домианосу еще больше нравилось проводить время на улице, ведь отныне у него появился друг, новый жилец его маленького мира, ограничивающегося высоким забором. Мальчик дал своему мертвому брату имя Ксенофонт. И пусть Ксенофонт всегда оставался безмолвен, а домик его – серый булыжник, служивший скромным надгробием – холодным, Домианосу все равно нравилось играть с ним. Он подолгу лежал на спине рядом с камнем и рассказывал брату о мире, который их окружает. Изо дня в день, из месяца в месяц. Однажды мальчик все же решился задать брату давно волновавший его вопрос, первый и единственный за все время.

– Я давно хотел спросить… – начал он, – я столько рассказывал тебе о жизни, о мире вокруг нас… Однако мир этот скуден и мал. Теперь твоя очередь! Расскажи мне о Смерти! Ты знаешь о ней хорошо, как никто другой. Я хочу знать все! Поведай мне о ней.

Однако Ксенофонт оставался молчалив. «Возможно он думает над ответом? Или не знает, что сказать, потому что слишком мал? Возможно, он просто не умеет разговаривать?» – размышлял Домианос и решил, что будет ждать ответа столько, сколько потребуется. Но шли годы, а ответа все не было. Тогда мальчик решил выяснить его сам.

Смерть казалась ему прекрасным и удивительным явлением – завораживающим своей пронзительной острой красотой. Ему нравилось смотреть как Смерть легким касанием кончиков пальцев оставляет свои следы на всем вокруг. Как гниль сжирает нежные лепестки цветов, как разлагается некогда покорявшая небеса птица. Ему нравилось ее могущество, ее мощь, ее неотвратимость. Смерть представлялась Домианосу божеством – опасным, прелестным, близким и таким недостижимо далеким. Ее зов – зов пустоты, реквием оглушительной тишины звучащий в его ушах на заброшенных кладбищах, приводил плоть в благоговейный трепет. Он ложился на еще сырую от дождя землю, и прислонившись спиной к безымянному надгробию, слушал песнь вечности, вдыхая аромат мокрого чернозема и сладкой гнили листвы. Она стала его первой и единственной любовью. Его музой, причиной его грез и мечтаний. Домианос мечтал прикоснуться к ней, ощутить ее дыхание на своей коже. И хотя Смерть всегда была рядом с ним, с самого рождения окружая своим присутствием, словно любящая мать заботой, ему было мало. Он был жаден в своей страсти и ненасытен в своей любви к бессмертной и вечной госпоже. Лишь только юноша погружался в сон, утопая в паутине объятий Морфея, он мнил себя самым счастливым человеком на свете. Ведь Сон – родная сестра Смерти. Сон – это небытие, в которое погружается человек, ненадолго воссоединяясь с Вечностью. Сон – это колыбель Вселенной, в которой останавливается время.

Его любовь вдохновляла его на поэзию. Болезненную, мучительную, надрывную. Подобную кровоточащей ране. Будто вкус переспелой сливы, уже тронутой гнилью. Слишком приторно-сладкая горечь, что аж тошно. Он стал одержим ей. Многие, кто знал его, шептались, что хоть Домианос и физически здесь, разум его всегда отсутствует и витает далеко отсюда, в промозглых чащах странных пугающих мыслей, одержимых идей. Идей, тронутых тленом и безумием. Сам Домианос уже давно не различал сон то или же реальность, грезя наяву о прошлом, где была его возлюбленная и о будущем, где та уже ждала его.

Наблюдая за пашней и видя стопы пшеницы, юноша проводил аллегорию со Смертью – жнецом, косящим людские жизни взмахом рока. Ему хотелось кричать и петь, посвящать дифирамбы Смерти и славить, вечно славить Ее имя. Со временем его любовь превратилась в ужас. Он все еще трепетал перед своей возлюбленной, мечтая оказаться достойным ее, но теперь не как жертва, а как пророк, несущий Ее волю и Слово. Ибо красота и любовь всегда идут об руку с ужасом, болью и благоговением.