– Успела к поезду? – сочувственно спрашивала Нина Аверьянов-на. – А сама-то как жить будешь?

Как-то погорилась она Межирову, что ребята по театрам ходят, а Брыксина коробки с едой тягает на вокзал, мужа подкармливает. Александр Петрович пару раз пересылал мне в общежитие свою продуктовую поддержку. Привозил её Володя Мухин, некогда астраханский поэт, окончивший ВЛК раньше меня. С Межировым их связала бильярдная страсть. От него я узнала мотивы столь заботливого отношения к себе бесценного Александра Петровича.

Может, и это злило наших ярых патриотов, если смотреть на ситуацию во всех прочих контекстах? Они и меня заподозрили в нерусскости.

Да, были люди в наше время! Валентин Сорокин – хороший поэт и человек, ставший проректором ВЛК после Николая Горбачёва, взял себе за правило – водить в ЦДЛ женщин-вээлкашниц. Усаживал нас за стол в «пёстром» зале, брал в буфете салатики и бутерброды, всем по 50 граммов коньяка и чашечке кофе, садился, довольный, рядом, расспрашивал о житье-бытье. Случались такие праздники, как правило, по средам. Если же он не мог лично «прогулять» нас в этот день, просил заменить себя Владимира Алексеевича Солоухина. И мы наслаждались обществом знаменитого писателя, чуточку даже наглея – просили ещё по рюмочке коньяка. И смех, и грех! Озорства было больше, чем нужды.

А кто сейчас нас окружает? Сплошные Залупановы! Они не только тарелку щей тебе не купят в писательском буфете, но ещё и в спину кулаком долбанут, чтобы не мешалась под ногами.

О советской идеологии я не плачу, конечно, но плачу о советских людях, об устройстве писательского мира, о наших домах творчества, толстых и тонких журналах с их ощутимыми гонорарами. Дважды за год меня напечатал журнал «Крестьянка» – целым разворотом: миллионный тираж, гонорар, равный трём стипендиям, шквал писем от читателей! А на нынешний гонорар лишь башмаки и купишь, и то – отечественного производства. Путёвка в Дом творчества стоила 90—100 рублей: целый месяц прекрасного обитания, хорошего питания, общения. По всей территории стоят колышки с табличками – «Тише! Писатели работают». Господи! Даже писательские членские билеты старого образца имели солидный вид, а сейчас – пластиковые гнутики.

Учёба шла совсем не поверхностно. Каждое полугодие завершалось сдачей курсовых работ, экзаменов, письменных рефератов. На семинаре обсуждались свежие поэтические подборки. За других не скажу, но я с радостью набиралась ума-разума, писала Макееву подробные письма, сообщая, кто из «классиков» приходил к нам на этой неделе. Межиров приглашал Евгения Евтушенко, Булата Окуджаву, Юрия Кузнецова, Олега Чухонцева, Алексея Маркова, многих других. Нам было интересно, но не понравилась холодная отстранённость Окуджавы, хоть он и спел несколько песен – без задора, правда, пресным голосом. Мы-то ему не были интересны – вот в чём дело! На вопросы аудитории Булат Шалвович отвечал так, словно его принуждали к этому. Стало досадно – я очень любила песни Окуджавы, особенно «Полночный троллейбус» и «Виноградную косточку в тёплую землю зарою».

Однажды Межиров решил свозить своих семинаристов на встречу с Арсением Тарковским, жившим в то время в Доме творчества «Переделкино». Спасибо вам, Александр Петрович! Мы сидели в беседке, тепло разговаривали, читали стихи по кругу. Я тоже прочла стихотворение о своём отце. Тарковский повернулся к Межирову и сказал тихим голосом: «Интересная девочка». – «Знаю», – ответил Александр Петрович. Душа во мне захолонула от благодарной радости – хвалили меня не часто.

Станислав Стефанович Лесневский, совершенно прекрасный человек, провёз нас по всему литературному Подмосковью. Ясная Поляна, Константиново, Мелихово, Шахматово позволили прикоснуться к святой реальности русской литературы – Толстому, Есенину, Чехову, Блоку. Мы не были скоробегущими туристами с фотоаппаратами на груди, покупающими дешёвые цветные открытки. Нам позволялось причаститься осязаемой благодатью высокого слова. В Ясной Поляне разрешили посидеть на чёрном кожаном диване Льва Николаевича, в Мелихово подняться по шаткой лестнице на деревянный балкончик, где любил встречать закаты Антон Павлович Чехов, в Шахматово – обобрать промёрзшую калину во дворе местного музея. И я собирала для своего Макеева то кленовые листки, то горстку камешков. Он, тонко понимая это, восклицал: