В начале июля, изнемогшая от ожидания, дозвонилась до Литинститута.

– Вы приняты, – прозвучало в трубке одно из самых счастливых известий в моей жизни.

А вскоре пришло письмо от Милькова, подтвердившее благую весть.

В Москву! На два года! Дневное обучение! Стипендия больше ста! Руководитель семинара Александр Петрович Межиров! Невероятно!

Но как же Вася? Чем он будет питаться, коли магазины пусты? Как управляться с квартирой, если половой тряпки сроду в руках не держал? Не будет ли пить от стены до забора? И почему хорошее не приходит без плохого?

Написала ему в Клеймёновку про ВЛК и свои сомнения, посоветовала запастись у матери картошкой.

А если он поставит меня перед выбором: «Либо я, либо ВЛК?» Нет, он так не сделает! Не посмеет. А если?.. Поняв, что выберу его, я испугалась – уж я-то знала, на какие жертвы способна в угоду распоясавшейся душе. Всю жизнь чувства во мне побеждали разум. Хотя и так можно сказать: у последней черты я умела остановиться и взять себя в руки.

Я ждала его в конце июля, считала дни, по вечерам, усевшись в балконный шезлонг, смотрела на облака, прикидывала, откуда они плывут. Если с севера – значит, от него, значит, и над ним они могли проплывать несколько часов назад. Но начался август, а Василия всё не было. Пришёл наконец официальный вызов из Литературного института. Занятия, как положено, начинались 1 сентября. Заселение в общежитие (угол Руставели и Добролюбова) – накануне.

На кушетке за шифоньером стоял раскрытый чемодан и безропотно принимал в себя строго отобранные вещи – слой за слоем. Собираться наспех – не мой случай. Не забыла засунуть туда же большую фотографию Макеева в жестяной рамочке под стеклом. Где ты, Вася, чёрт тебя побери?!

Грудева расстроилась, что я ухожу: кто теперь будет собирать ей книголюбские взносы с огромного города? Но подержать меня на зарплате до первой стипендии отказалась, мол, увольняйся сразу, голубушка, нам надо искать человека на твоё место.

В областное правление я приехала с готовым заявлением и сразу же почувствовала общее отчуждение: ты уже не наша!

Надежда Николаевна спросила:

– Значит, расстаёшься с Макеевым?

– Почему? Он будет жить в моей квартире, а я – приезжать к нему в гости.

– Не знаешь ты мужиков, Татьяна, ох не знаешь! Уж лучше сразу поставить точку. Могла бы и в Москве определиться. Я, кстати, встретила его вчера в Сбербанке. Может, денег снимал тебе в дорогу?

– Что? Какие деньги? Я-то думала, что он у матери застрял на сенокосе!

– А я тебе о чём?

Расстроенная до предела, пошла в Союз писателей, где выяснилось: Василий приехал позавчера, получил гонорар за последнюю книжку, положил деньги в Сбербанк, толику прогулял с друзьями, хвастался, что теперь в его ведении две квартиры.

– Я сам гульнул с ним вчера, – сообщил Иван Данилов. – А сегодня он собирался в Волжский. Да ты не расстраивайся так! Это же Васька! Но о тебе он – только хорошее!

– Как же не расстраиваться, Иван? Мне скоро в Москву ехать, а он колобродит.

– Танька, неужели ты в самом деле его любишь? Тогда терпи.

– Ладно, поеду домой. Вдруг он там на скамеечке сидит?

Как в воду глядела. Около подъезда на скамейке сидел Василий, читал газету.

– Тáнюшка, я тут уже целый час сижу. Где тебя носит?

– Где тебя носит? Ты когда приехал? Мне Ванька Данилов всё рассказал.

– А я тебе денежку привёз, целых пятьдесят рублей.

Скандалить я не хотела, было не до этого. И снова мне стало жалко его: Маленький Мук с тяжёлой головой, губы по-детски стянуты в ниточку, голубые глаза растеряны. Эх, Вася-Вася!

Чувствуя скорую разлуку, мы без утайки печалились оба. Я всё пыталась серьёзно поговорить с ним о жизни, о нашем будущем, но он словно бы не слышал меня. Или не хотел слышать, или не умел понимать того, что было за пределами его реального мира. Порой мне казалось, что он махровый эгоист, хитрюга, с детства забалованный женской заботой, а порой – дитя-дитём, впустивший в душу неистребимую горечь одиночества. Податливый на ласку, на доброту, мог ответить лаской и добротой, а мог капризно выпятить нижнюю губу, упереться по ерунде, стать крикливым и взгальным. Я оправдывала его перед другими: «Казак! Поэт! Джентльмен удачи!», но сама, страдая, налетала на него ястребихой. В начальную пору мы редко ссорились, потому что я умела терпеть, перетерпливать, отходить слезами. Но позже от наших баталий тихие люди приходили в ужас. Нельзя терпеть до бесконечности. Нервы – они же не железные!