Вернувшись в Волгоград, сразу же отправила документы и книжные публикации на ВЛК. Конкурс сумасшедший, а связей – никаких. Может, Владимир Иванович Мильков поможет, он же обещал поговорить с Межировым и Горбачёвым. (Процитированное выше письмо от него пришло позже, через три месяца.)

В Союзе писателей мало верили, что я поступлю. Ведь некоторые из наших провалились в прошлые годы. Оставалось только ждать, ждать и ждать.

6 мая, в мой день рождения, совсем неожиданно приехал Василий, протянул три дохленьких махровых мака.

– На. Мне девки в Союзе писателей подсказали, что ты сегодня именинница.

– А сам не помнил?

– Забыл. Но я не только поэтому приехал. Плохо мне, совсем плохо. Не могу я там, задыхаюсь. Осточертело жить в грязи, вечно голодным…

– А как же любовь?

– Ну какая любовь?! Её там сроду не было. Живу – чуж-чуженин, и она тоже. Только квартира и держит. А в душе всё выгорело дотла. Мне ребята советуют к тебе прибиваться. Примешь?

– Какие ребята?

– И Валёк Кононов, Вовка Мызиков… Даже Максаев! А тут опять Данилины заезжали… Матвевна глянула, как я живу, на всю эту пылищу, на загнутую морковку в холодильнике, где больше ничего, и про тебя заговорила… Ты им всем понравилась. Мама Оля велела передать, чтобы к тебе возвращался.

– От плохой жизни к нелюбимой бабе не прислоняются. Во мне тоже что-то сломалось. Не верю я тебе больше, боюсь.

– Не бойся. Давай попробуем сызнова начать.

– А как же эта?.. Один раз вернула и второй захочет. Из подлючества. Знаю я её!

– Будешь смеяться, но она на ВПШ поступила, на два года в Саратов уезжает.

– А я в Москву, на ВЛК.

– Но ты же не бросишь меня совсем, приезжать будешь, а я останусь в твоей квартире.

– Ещё чего! В качестве кого я тебя оставлю? Ты даже тёплого слова мне не говоришь, прощения за мои муки не попросил.

– Тáнюшка, мы оба одинокие люди, оба настрадались. Неужели нам надо о любви сейчас говорить? Скажу честно: ты мне по душе родная, я без тебя пропаду. А ты совсем меня больше не любишь?

Я любила, любила – хоть убейте меня, дуру! Но очень боялась новых страданий. Тайны в нём для меня уже не было. Я знала, чего бояться.

– Ладно, сегодня оставайся, а завтра поговорим. Ко мне друзья сегодня придут. Уж ты постарайся не куролесить при них.

Войдя в квартиру и увидев Макеева, Ира Кузнецова воскликнула:

– От судьбы не убежишь!

Костя добавил:

– И не надо убегать.

В тот вечер друзья подарили мне изумительную красоту – шёлковую ночную рубашку всю в кружевах и с длинным рукавом. Я даже примерила её на погляд честной компании.

…В одних трусах, носках и рубашке долго не проходишь, и мы поехали на Штеменко за Васиными вещами. Изумило, что квартира заметно облысела. Поубавилось книжек, хрусталя, ковров.

Василий объяснил:

– Она всё доброе к матери увезла. Боится, что пропью, пока она в Саратове политическую грамоту повышает. Насрать! Давай собирать мои вещи.

А собирать-то особо и нечего было. Жальче всего было книг. Стали складывать их в ветхую простыню – штук пятьдесят, наверное. Простыня трещала, прорывалась на острых углах книжных обложек.

Поймали на улице такси, загрузились, уехали. Ах, Вася-Вася, бедный ты ребёнок, а кружку-то зачем взял? Любимая? Ну, ладно.

В конце мая послали нас на творческие встречи в Михайловку. Начались жаркие дни, а летние платья болтаются на мне, как на вешалке. Обновить гардероб не было денег.

– Всё, что заработаем, – строго сказал Вася, – потрать себе на одёжки.

– Да и ты-то весь в обносках! – ответила я.

Так и началась наша гражданская семейная жизнь – проблема на проблеме.

Вслед за маем, как известно, следует июнь. А июнь – это сенокос. Святое! Собрав гостинцы для матери, отправила его в Клеймёновку. А сама жду, жду, жду ответа с ВЛК.