человечка того – чудака,

распустившего мыльные перья…

Всё текла, говорю, и текла,

доходила до точки кипенья».

Рагнарёк

Был у Вани волшебный зверёк;

по-научному звать – «рагнарёк»,

хвост пушистый, глаза что рубины.

Рагнарьки, они вроде хорьков:

благородная синяя кровь,

сами белые наполовину.

А второй половины зверька

ни один из живущих пока

не видал – чудеса да и только!

В общем, странный зверёк рагнарёк.

Холил Ваня питомца, берёг

всё равно что родного ребёнка;

то расчешет, то кормит с руки.

А как умер, пришли мужики,

под ракитою Ваню зарыли.

Спи, Ванюша, вот Бог, вот порог,

а меж ними, что бурный поток,

рагнарьков половины вторые.

Так долго Апостол ходил по воде,

что вышел на берег больным.

Гадал Пироман по вечерней звезде,

по рёбрам её огневым.

В таверне Сновидец сидел, выпивал

на пару с Паяцем Таро.

Вытягивал лапы роскошный сервал

под залитым пивом столом;

он экскурсоводом в Аиде служил,

в Морфеево царство сбежал,

и вот, перейдя на постельный режим,

лоснится что твой баклажан.

…Бомжи возле пирса костёр разожгли,

прочли мою жизнь, как роман.

Апостол сказал: «Не хватает души».

«Огня», – возразил Пироман.

Майя

1

Был День всех святых. Мертвецы воскресали.

Кошмарный оркестр громыхал Берлиоза.

Повстанцы сжигали колёса сансары,

боролись с припадками метемпсихоза.

Потом они смяли кордон полицейский

и, возликовав, развернули штандарты.

А в царском дворце предавались инцесту

придворные дамы и пьяные барды.

Тиран не тиран, но чертами похожий

на Гая Калигулу, сидя на троне,

кивал головою и хлопал в ладоши,

покрытые пятнами высохшей крови.

Он знал, что не будет и не было Рима,

что все эти люди, включая повстанцев,

суть майя, как мама ему говорила,

когда уставала от казней и танцев.

2

Человек человеку не то чтобы волк,

человек человеку – печаль,

объяснял неофиту старик Сведенборг,

головою кудлатой качал.

Не пристало мне смертному смертных чернить,

но и друг человеку – чужак.

Это тёмное место, прости, ученик:

на поверхности тени лежат,

а внутри пустота, говорил Сведенборг,

невозможно задать алгоритм.

В пустоте и творит нас невидимый Бог,

не вникающий в то, что творит.

Он идёт по карнизу, и сам Он – карниз,

где твои балансируют дни.

Голубятню откроет, и ангелы из

вылетают, как будто они

суть реальное что-то.

Краснеет флажок.

И бессилен помочь третий глаз,

потому что трубит за спиною рожок,

и охота уже началась.

На холме, под узорною башней

дует фавн в тростниковую дудку.

Из материи тёмной и страшной

вылетают голодные духи;

над картофельным носятся полем,

издают леденящие писки…

Падший ангел с лицом Аль Капоне

с пароходика сходит на пристань;

обнимает за плечи красотку,

говорит, что соскучился сильно,

что купил ей браслет и кроссовки,

как она в феврале и просила.

Солнце майское выше и выше.

На бульварах играют оркестры.

Духи или летучие мыши…

(Здесь у автора тёмное место.)

Я прикрою окно, но не плотно.

И забьёт тополиная вьюга

небеса над заброшенным портом,

где миры проникают друг в друга.

На заброшенной даче живут полтергейст и собака,

навещают соседей (заплаканный призрак и кот).

По ночам небосвод опоясан змеёй Зодиака,

а утрами в нём будто гигантская слива цветёт.

А у призрака в городе – старая дева-невеста.

Обручиться успели, потом он уехал на фронт,

подорвался на мине, согласно условиям квеста;

подружился с котом и вздыхает который не год

по убитой любви. Полтергейст говорит: «Время лечит».

Только времени нет, даже если барахтаться в нём…

Роет землю собака, спускается новый не вечер,

кот шипит и плюётся густым вертикальным огнём.

Жмурит утро раннее красный глаз свой.

Дерево осыпалось пеплом сизым.

Мёртвый Бог отступнику шепчет «здравствуй».