Гофа вздохнул и нехотя забрал мешочек.

– Беру, только если пообещаешь… больше – ни ардума!

– По рукам.

Гофа прищурился, разглядывая Арнэ.

– Чего это… с лицом-то у тебя? Подрался с кем, что ли?

Таррель встрепенулся.

– Проклятье… – выругался он себе под нос и утёр щёку рукавом. – Да руку распорол.

Арнэ взял лежавший рядом с ним тряпичный шмоток и принялся заматывать рану на ладони. Гофа загляделся было на монотонные движения, но тут же помотал головой и медленно подошёл к Таррелю, волоча за собой стул. Потом присел на краешек, сложил руки и сказал:

– Арнэ. Девка, та, что сегодня ночью привёл… она когда уйдёт?

– Не знаю. – резко ответил Арнэ. Гофе показалось, что разговор на этом окончился, но он всё равно спросил:

– Я, конечно, молодёжь вашу знаю довольно скверно, но эта лати на глаза мне попадалась пару раз. – и, ожидая гневного выпада, добавил: – Не Фенгари ли это?

– Она. Что с того? – ответил Арнэ, не глядя на Гофу.

– Да ты и сам знаешь, что. Дом её сегодня ночью сгорел. Провались я на этом самом месте, если не из-за колдовства. А про то, что на празднике было, и говорить мне страшно. Сам все знаешь. Связь крепкая мне здесь видна. Гнал бы ты эту Фенгари отсюда, сынок. Я, хоть человек пожилой да уважаемый в Гаавуне, а спасти ото всех ни её, ни тебя не смогу. Если найдут вас. Да и мне самому как бы не попало.

– Не беспокойся, Гофа. Не понадобится тебе никого спасать.

Старик помолчал, а потом сказал:

– Я тебе, Арнэ, верю бесконечно. Ты знаешь. Но мои слова не забывай.

Шетгори поднялся и уже собрался уходить, но остановился, вспомнив что-то и сказал через плечо, осторожно, как мог:

– Тётка Разель померла этой ночью, Арнэ. Прямо на праздник. Дома у себя. На проводы пойдешь?

Тот на мгновение застыл, но сразу же продолжил перевязывать ладонь.

– Нет.

– Последняя кровь…

– Сказал же, не пойду! Или не слышал? – крикнул Таррель.

– Не кричи, там Фани наверху проснётся. Слышал я всё. Да только в толк не возьму, совсем ли ты, такой молодой ещё, а уже чёрствый сухарь или так боязно тебе видеть последнюю частичку рода своего? Ведь не будет более другого случая взглянуть, корить себя станешь.

Таррель вздохнул с еле сдерживаемой злобой и швырнул размотавшийся бинт в сторону.

– Спасибо за новость. Только у меня другие планы.

– Чего ты задумал, сынок?

– Я… – протянул Таррель, задумавшись. – А, пёс с ним, что скажу, что не скажу – всё одно. Не поймешь.

– Ну, надеюсь, найдёшь ты счастье своё и разум твой успокоится. – пробормотал Шетгори.

– Найду и успокоится. – повторил Таррель.

Молча потоптался Гофа на месте и решил, что будет лучше ему возвратиться наверх. Заскрипела старая лестница, до которой уже дотянулись солнечные лучи. Ладонь Арнэ наконец-то была замотана.

Как только за Гофой закрылась дверь, он откинулся на спинку пыльного дивана, закрыв глаза. И пусть тело его казалось спящим, в голове метались мысли. Они взрывались искрами в темноте закрытых глаз, но ни одна не задерживалась надолго.

Он старательно гнал от себя мысли о том, что случилось этой ночью, потому как даже его чувство совести, что всегда было в доле, сейчас приоткрывало глаза и укоризненно качало поросшей мхом и паутиной головой.

Даже глупые жители Гаавуна уже давно сложили два незатейливых факта вместе. Даже старики Шетгори. По-другому и быть не могло, даже если бы эти события не имели ничего общего.

Надо поскорее убираться. До подземелья, быть может, он успеет добраться, не наделав шума. А если дело пойдет на дно? Тогда куда-нибудь на север, может быть, в Лумтур? Нет. Если прошение о повешении дежи Тарреля и лати Фенгари вздуется до масштабов провинции, то там и рукой подать до столицы. Таррель сжал кулаки и тряпица, обматывающая руку, покраснела. Дикое, нечеловеческое поднималось в нём при одной мысли, что место, в котором он родился и вырос, где после стольких усилий его наконец-то стали уважать, больше не только не принимает его, но и готово поглотить.