Морщась, словно от невыносимых страданий, Колобочек промямлил:

– Вы… вы п-поосторожнее… Фэн… П-платочку тоже может быть б-больно.

Лянь Сун недоуменно указал рукояткой веера на платок.

– Но это же явно женский платок, почему вы…

Дун Хуа безмятежно убрал сложенный платок в рукав.

– Кое-кто назвал меня извращенцем. Разве странно, что извращенец предпочитает женские платки?

Платок в его рукаве яростно задрожал. Лянь Сун удивленно посмотрел на трясущийся рукав и, будто придя в себя, рассмеялся:

– Не странно, ха-ха, поистине ничего странного.

Фэнцзю, которую сложили и спрятали в рукав, всю дорогу клокотала от обиды. Если бы можно было повернуть время вспять, она бы поступила умнее и превратилась в дерево. Даже если Дун Хуа был так необыкновенно силен и мог видеть сквозь ее иллюзию, она ни за что не поверила бы, что он выкорчевал бы дерево и утащил его у себя на плече.

Раз уж так вышло, освободиться будет нелегко – если только она не хочет опозорить Цинцю навеки, представ перед Дун Хуа в своем истинном обличье владычицы лисьего клана. Наверняка Дун Хуа понял, кто перед ним, и забрал ее исключительно для того, чтобы поглумиться. Если бы ценой свободы было унижение ее одной, она не колебалась бы ни мгновения. В конце концов, ей не привыкать терять лицо. Однако ныне она взошла на трон, и от ее поступков зависела репутация всего Цинцю. Если слухи о таком позоре дойдут до отца, не избежать ей хлыста.

Фэнцзю успела раскаяться, разозлиться, взвесить все за и против и наконец прийти к твердому решению: она все вытерпит и никогда не признается, что она на самом деле владычица Цинцю, и до последнего будет притворяться самым что ни на есть настоящим платочком. Весьма вероятно, что рано или поздно Дун Хуа надоест и он ее выкинет.

Когда она все продумала, то на краткий миг почувствовала облегчение. Только что ей пришлось запечатать четыре чувства познания из пяти, чтобы ее не раскусили. Однако таким образом выяснить, куда ее занесло, было трудновато, поэтому она потратила немного сил, чтобы применить небесное зрение [35].

Моргнув, она разглядела, что они оказались во дворце Дун Хуа, скорее всего на заднем дворе. Насколько хватало взгляда, стену оплетали ветви деревьев прозрения и возрождения. Их темно-зеленые изгибы были до того причудливы, что казалось, будто стену наполовину заслонила расписная ширма.

Изящные лозы дрогнули, и в круглом проходе показалась фигура в лунно-белых одеждах. К Дун Хуа пожаловал не кто иной, как высший бог Чжэ Янь, хозяин десяти ли Персикового леса, веками не покидавший свои владения и не обращавший внимание на дела суетного мира. За ним торопливо шагал Колобочек.

Фэнцзю сперва растерялась, а когда пришла в себя, то немедленно восхитилась сообразительностью Колобочка. Он обратился за помощью к достаточно высокопоставленному и снисходительному Чжэ Яню вместо того, чтобы отправиться к своей матушке, которая никогда не упускала случая пошутить над бедственным положением племянницы. Все же Фэнцзю недооценила любовь Колобочка к ней. В груди у нее потеплело от благодарности к этому чудесному малышу.

Чжэ Янь некоторое время сыпал приличествующими ситуации любезностями, восхищаясь и садом Дун Хуа, и мастерски выполненной в виде благовещего зверя [36] курильницей для благовоний, что стояла рядом. Только когда Колобочек нетерпеливо подергал его за рукав, Чжэ Янь неспешно подошел к теме спасения Фэнцзю:

– Не стану скрывать, уважаемый брат, сегодня меня к тебе привело одно, по правде сказать, пустяковое дельце.

Он выдвинул Колобочка из-за своей спины и продолжил: