Взойдем на тендер. Пушки чугунные и выкрашены черной краской, а борта и перегородки красной; хоть это и не так красиво, и немножко грязновато, однако ж прочно. На судне много команды, и все славные малые, молодцы в красных фланелевых рубашках и синих шароварах, некоторые в парусиновых высмоленных фуфайках, весьма полезных в сырую погоду, когда приходится сидеть в шлюпках день и ночь. Не останавливаясь нигде, мы спустимся в каюту и поклонимся лейтенанту, командующему судном, штурманскому помощнику и мичману; перед каждым из них стоит стакан горячего грога с отменным джином и сахаром. Джин этот они черпают из небольшого анкера, стоящего под столом; они как-то забыли отдать его таможне в числе прочей контрабанды, захваченной при последней поимке одного смогглера. Челом бьем честной компании; здравствуйте, господа!

Позвольте представить вам их по порядку.

Вот лейтенант Эппльбой; не красавец, нечего греха таить, пожилой человек с седыми волосами и рыжими бакенбардами, с круглым бледным лицом и красивым носом; но, могу вас уверить, пьет славно, а дерется еще лучше.

Он служил на судах всех родов и исправлял должность первого лейтенанта в продолжение двадцати лет; теперь, преследуя корчемство, он захватил значительное число анкеров джина и ждет себе производства. Жаль, что в послужные списки не вносится тот джин, который усердные чиновники принимают внутрь, а то он бы давно уже получил следующий чин. Теперь он наполняет четырнадцатый стакан грога; привыкнув к регулярной жизни, он ведет им самый точный счет и никогда не переступает положенного числа – семнадцати; тогда только его «раскачает», и он отправляется в койку.

Вот штурманский помощник Томкинс. Он трижды выслужил свои шесть лет и уже перестал питать честолюбивые надежды; и очень хорошо он делает, не бывать ему никогда капитаном первого ранга. Он предпочитает мелкое судно большому, потому что тут не требуется изысканности в костюме, и ждет себе штурманства от первого милостивого манифеста. Мистер Томкинс очень любит мягкий хлеб с тех пор, как зубы его подали в отставку, и всем напиткам в свете предпочитает портер; но, как бы ни было, он не отказывается и от стакана грога, на чем бы грог ни был основан – на роме, коньяке или джине.

А вот мистер Смит! Извините, он с разорванными локтями, но уже целых два месяца он собирается починить свою куртку, да лень достать из чемодана новую. Этого молодого человека сгоняли с половины палуб английского флота за леность; он уж так родился, это не его вина! Мистер Смит считает таможенный тендер самым приличным для себя судном. Здесь, по крайней мере, две трети земного существования можно стоять в гавани; а впрочем, он не отказывается ездить на шлюпках для описания конфискованных судов; там он сидит, развалившись, на корме, это неутомительно. Лазить по бочкам с крепкими напитками на катере, захваченном с контрабандой, – его любимый моцион. Он величайший охотник до грога, но ленится часто подносить стакан ко рту и только смотрит на него и оставляет его в покое. Мистер Смит говорит мало, потому что ему также и лень говорить.

Он прослужил мичманом уже более восьми лет и презирает все производства и сопряженные с ними экзамены, подобные идеи не достойны его.

Таковы особы, сидящие за грогом в каюте таможенного тендера.

– Подождите, дайте вспомнить! Это было, кажется, в девяносто третьем или в девяносто четвертом году. Вы еще тогда не были в службе, Томкинс.

– Право, не помню; уже столько времени прошло с тех пор, как я таскаюсь по морю, что, право, трудно запомнить числа. Но вот что я знаю наверное: это случилось за три дня до смерти моей тетки…