Прохладный горный ветерок приятно освежал тело. В голове не было ни одной мысли. Хотелось просто вот так лежать и ни о чем не думать.

«Это, наверное, и есть счастье, – думал он после обильной трапезы, – вот так живи да здравствуй. Но так не бывает вечно. Обязательно придет кто-нибудь, и это минутное счастье расстроит», – осадила его единственно трезвая мысль, и, словно в ее подтверждение, Алексей услышал:

– Переверзев, ко мне!

«Ну вот и прошло мое счастье, начинаются тяготы и лишения воинской службы», – подумал он, вскакивая.

– Товарищ лейтенант, по вашему приказанию прибыл, – доложил Алексей, останавливаясь у бруствера.

– Вместе с Юлдашевым и Худенко заступаете в боевое охранение. Через три часа вас сменят саперы. Старший – ефрейтор Юлдашев!

– Есть, товарищ лейтенант, – с чуть заметным восточным акцентом сказал Мирза.

От неожиданности Алексей вздрогнул. Он не видел стоящих где-то рядом Юлдашева и Худенко, думал, что он один.

– Леша, ходи ко мне, – сказал Мирза. Алексей, вытянув руку перед собой, пошел на голос.

С того самого дня, когда он стал между Юлдашевым и Худенко, Алексей сторонился ефрейтора. Тот, видимо, поняв, что перегнул палку в случае с молодым солдатом, старался как-то загладить свою вину перед ним, но натыкался на стену отчуждения. Здесь, на небольшом пятачке чужой земли, в окружении враждебных селений им было не до ссор и недомолвок. Перед неведомым будущим все прошлое просто не имело значения. Перед солдатами было будущее с вечным вопросом – быть или не быть, перефразированное Сорокой в «жить или не жить». Вот сейчас, вчерашние недруги, они шли рядышком, локоть к локтю среди чернильной темноты ночи, и кто знает, что ждет каждого из них? Кто кому помогать будет? То, что помогать они друг другу будут, что бы ни случилось, в этом ни у кого из ни не было ни капли сомнения. Каждый понимал, что иначе им просто не выжить здесь, на этом пятачке, в окружении холодных, бесстрастных ко всему гор.

Так думал Алексей, прислушиваясь к тишине ночи. Так думали и ребята, идущие с ним рядом, в этом он нисколько не сомневался.

Ночь прошла спокойно, если не считать нескольких выстрелов, прозвучавших в кишлаке.

Наступало утро. Алексей уже не помнит, сколько раз встречал в афганских горах восход солнца. И всякий раз это волшебное действо происходило необычно. Вот и в то утро сначала заискрились радужным огнем звезды на успевшем очиститься за ночь от облаков, небе. Потом все четче и четче начали проявляться на еще темном небосклоне белые шапки высокогорных вершин, которые в одно мгновение озарились чуть заметным золотым нимбом. Нимб стал расти, пока не опоясал ледники слепящим глаза ореолом. Стало светать и в долине. Над кишлаком, словно покрывало, колыхалось голубое облако дымка, сотканное из сотен тоненьких нитей, тянущихся из труб и отверстий в плоских крышах глиняных мазанок. Огромные куски ночного савана еще цеплялись за камни в глубине ущелий и садов, но все живое уже ощущало, что скоро, очень скоро выглянет солнце. И светило вырвалось из плена гор, лаская потоком невидимых лучей все вокруг, будоража жизненные соки в каждой травинке, в каждом кустике, в каждом дереве, побуждая все вокруг к активной, радостной жизни.

Алексей слышал щебет птиц, вдыхал аромат долины и снова, несмотря ни на что, был счастлив. Лежал с закрытыми глазами, чувствуя лицом солнечные лучи и позабыв обо всем, блаженствовал.

«Как все-таки хороша жизнь, елки-моталки! – думалось ему в то утро, потому что все располагало к этому – и ласковый взгляд солнца, и прохладный ветерок, и даже неизвестно откуда прилетевший жук, который, приземлившись на мушку автомата, мирно перебирая лапками, чистил свои прозрачные подкрылышки.