Кокорин придавал большое значение оставшимся на снегу следам; он беспрестанно вертел в руках и рассматривал со всех сторон сделанный им со следов гипсовый слепок.

– Я считаю необходимым предъявить его экспертам, – сказал прокурор, – может быть, они будут в состоянии определить по ним сапожника, делавшего сапоги, и тогда мы узнаем, кому они были проданы.

– Я предвидел необходимость этой экспертизы и, не ожидая приказания, привез сюда двух опытных сапожников, главных мастеров нашего города, – заметил Кокорин.

– Введите их, – сказал я.

В двух вошедших в мой кабинет лицах я действительно узнал двух лучших сапожников нашего города и предложил им рассмотреть слепок. На первых порах оба они не могли прийти к какому-нибудь заключению и попросили позволения послать за своими подмастерьями. Тогда я попросил их удалиться пока в особую комнату.

– Относительно этого лоскута, – сказал я, – мне кажется, нет сомнений в том, что он является частью пиджака или сюртука человека с достатком, судя по шелковой подкладке и качеству сукна. Но иметь значение в качестве вещественного доказательства он может только в том случае, если будет доказано, что он оставлен преступником.

– Что он принадлежит убийце, я не сомневаюсь, – вмешался Кокорин.

– Почему?

– Потому что лоскут этот не мокрый, а сухой. До вчерашнего вечера двое суток шел снег, была оттепель, и лестница вся мокрая. Лоскут же этот найден на ней совершенно сухим – доказательство, что с момента, как он оторвался от платья, до того, как был найден, прошло только часа три или четыре.

Мы согласились, что это предположение небезосновательно, и не могли не отдать должной справедливости тому вниманию, с которым пристав относился к делу. Он же продолжал высказывать свои соображения:

– Находка бриллианта доказывает, что убийца, торопясь слезть, неловким движением сбил лестницу и, падая, выронил из рук диадему, которая опустилась в снег выпуклою стороною. Диадема и оставила те следы, которые были указаны нам понятыми. Там же, вблизи, был след ножа. Вероятно, убийца выронил и нож – тот самый, которым он нанес смертельную рану. Падая, преступник поранил себя. Вот отчего на месте его следов остались капли крови, которые видны и на заборе. Забор я исследовал очень внимательно и нашел на нем ясные следы десяти пальцев, оставленные вследствие усилий, употребленных, чтобы вскарабкаться наверх. Следы эти оставлены кровью, из чего я заключаю, что убийца ранил себе руку…

– Вы очень скоро делаете ваши заключения, – заметил полицеймейстер.

По моему настоянию Кокорину дана была возможность сказать о деле все, что он думает, так как он уже не раз доказывал быстроту своего соображения и сметливость. Его двадцатилетняя практика в большом торговом губернском городе, в котором живет много людей и случается много происшествий, изощрила его в ремесле сыщика.

– Значит, вы полагаете, – сказал прокурор, – что сам убийца поднял диадему и нож до своего побега?

– Непременно. Ясное дело, что грабеж был целью убийства. Он убил, ограбил и убежал…

– Где же он был до совершения убийства? Предполагаете ли вы, что он прятался в доме Русланова?

– Против этого предположения я протестую, – сказал я. – Он не мог находиться в доме до убийства по двум причинам. Первая та, что он не мог остаться не замеченным кем-либо из гостей или многочисленной прислугой. Вторая та, что все положительно удостоверили, от первого до последнего из присутствовавших в доме, что все приглашенные были во фраках или военных мундирах. Это сукно слишком тонко для осеннего платья. Явись кто-нибудь в дом в пиджаке, визитке или сюртуке из коричневого сукна, его бы все заметили. Я скорее соглашусь допустить, что убил кто-нибудь из присутствующих на балу и потом спустился по лестнице. Но тогда лоскут этот не имеет значения…