Радио молчало, интернет – тоже, ничего не оставалось, как погрузиться в раздумья. Поблуждав немного по ленте недавних событий, в очередной раз вызвав к жизни сладкое эхо победы, мысли его невольно обратились к машине.

Да, досталось тебе здесь, бедняжке. Сначала изуродовали, потом заставили дороги эти осваивать, а к ним даже наши, местные, привыкнуть не могут. А тут еще и непогода, мягко говоря. Ну, ты уж потерпи, моя хорошая, не буду я тебя больше напрягать. Последняя гастроль, как говорится. Не получилось у нас дружбы, будем, наверно, с тобой прощаться…

Мысль вылетела неожиданно, спонтанно, но боль огорчения сменилась вскоре грустью, осознанием собственной правоты. И в самом деле, зачем мучить друг друга? Прощаться надо красиво…

Где-то в глубине души еще плавал горький осадок, но решение было принято. «Куплю себе что-нибудь попроще», – решил он, и тема эта сама собой иссякла. За стеклом продолжала бушевать стихия, и мысли его поплыли в другом направлении.

Прошел час, другой, фронт циклона переместился восточнее, ветер почти стих. Быстро темнело.

Из леса, черной стеной высившегося вдоль дороги, то и дело осторожно и неуверенно выползали машины, карабкались на дорогу, раздраженно отшвыривая комья грязи из-под колес, торопились уехать.

Тарновский решил, что пора трогаться и ему, и повернул ключ зажигания. Машина не заводилась. Он еще и еще раз поворачивал ключ, но результат был таким же – машина молчала. Он вылез из салона, открыл капот, с тоской уставился в монолитную изощренность агрегатов и узлов, компактно уложенную, перетянутую разноцветными жгутами кабелей – он ровным счетом ничего не понимал здесь.

Надежды устранить неисправность, поставив на место выскочивший контакт или поджав выкрутившуюся гайку, стремительно таяли, не помогали, ни уговоры, ни заклинания, щедро приправленные ненормативной лексикой – машина не подавала признаков жизни. Тарновский злился, сыпал проклятиями, воздевал руки к небу, развлекая проезжавших мимо, но все было тщетно. Наконец, в сотый раз глубокомысленно заглянув под капот, проверив уровень масла и клеммы аккумулятора, он сдался.

Плюхнувшись на сиденье, Тарновский задумался. Вызвать эвакуатор можно будет только завтра, бросать машину – верх неблагоразумия, оставалось одно – ждать. Либо нечаянной помощи, либо утра.

После мечтаний об ужине и сопутствующих ему удовольствиях, такая перспектива представлялась совсем не радужной, но делать было нечего, кроме того, подписанный контракт перевешивал все неприятности. Он вспомнил, что в салоне есть бутылка минералки и пакетик с орешками – неважная, конечно, замена праздничному застолью, но, все же – лучше, чем ничего.

Поразмышляв так, он мало-помалу успокоился, в очередной раз попытался дозвониться хоть куда-нибудь, и так никуда и не дозвонившись, тихо уснул, откинув голову на подголовник…

Проснулся Тарновский от мягкого удара по лобовому стеклу. Что-то огромное, кошмарное, темнеющее даже на фоне ночного неба, заслонило все вокруг, и спросонья, на одно долгое, растянувшееся бесконечностью мгновение ему показалось, что, и машина, и он сам схвачены этой тенью, уносятся в потусторонний мир, в зловещее царство привидений. В голове замелькали образы чудовищ с рисунков Гойи, стало тягостно и жутко. В этот миг тень мягко, словно погладив, коснулась стекла еще раз и метнулась вбок и вверх, освобождая простор перед ним, ломаную кромку островерхого леса, сияющее полотно звездного неба.

Сердце готово было выскочить из груди, Тарновский с трудом переводил дыхание. Прошло несколько минут, прежде, чем он понял, что зловещей тенью была самая обыкновенная сова, привлеченная, очевидно, огоньком на приборной панели, он все еще жив, и мир привидений ему не угрожает. Страх его улетучился, словно последовав за своей виновницей, офорты Гойи растаяли в пространстве.