– Матери-то не говори, сколько мы вбухали, а то визгу будет. Не пустит она нас в дом, – предостерёг Иван Родионович Ваську.

– Не скажу, – пообещала Васька, прижимая к боку гармошечку.

Видно, всю дорогу ломал голову Иван Родионович, как ему быть, где перехватить денег, чтоб явиться домой не с пустыми руками и чтобы не заподозрила Анфиса Семёновна истинную цену гармоней. Тогда слёз и ругани будет досыта.

Не доехав до Коромысловщины, попросил Иван Родионович шофёра высадить их у повёртки в Зачернушку.

– Бабулю надо навестить, – объяснил он Ваське. Явно оттягивал время появления перед всевидящими строгими глазами Анфисы Семёновны.

Баба Луша расцвела при виде дорогих гостей. Ой, ой, – захлопотала, неся на стол из клети и холодильника всё, что приберегала на случай, если они появятся.

Иван ходил, будто заново оглядывал стены родного дома, многочисленные фотографии в раме, где отец ещё в гимнастёрке с медалями, а сам он лихой босой пастушок стоит с шелыганом-кнутом на плече, коров тогда пас. Вот вся семья: и мать, и отец, и он посерёдке. Это перед отъездом в училище механизации.

Показали Лукерье покупки. Сначала Василиса сыграла, потом Иван показал, какая голосистая ему досталась вещь.

Решившись, наконец, сказал, чтоб пошла Васька в хлев, проведала свою младшую Вешку. А это время он успел признаться матери, что просадил на покупки гармоней все свои деньги, боится дома появляться, и только мать может их спасти.

– Дак ведь не пропил ты деньги-то, а музыку завёл. Почто ругаться-то? – поспешила оправдать сына Лукерья. Скоко надо-то?

– Да много. Но я ведь верну. Долг платежом красен, – заверил с жаром Иван.

Последние слова мать будто не услышала.

– Гробовые-то, похоронные мои так жо лежат, – сказала она и полезла в кованый, ещё невестинский сундук, достала сложенный конвертом белый плат, в котором завёрнуты были бережно разглаженные, наверное, не раз пересчитанные купюры. Подвинула Ивану хорошую папушу сотенных.

– Хватит ле?

– Извини, стыдно нам, – смутился Иван, – да кроме тебя никто нас не спасёт. Ещё бы полтысчёнки надо.

Мать подвинула больше, чем полтысячи, и облегчённо весело сказала:

– Гли-ко, гробовые-то на веселье пошли. Придётся ещё пожить, – и засмеялась, сияя голубыми глазами. Умела она найти в плохом приятное. – Говорят, молодость – это когда жить завлекательно, – добавила для оправдания. Какие наши годы!

– Спасибо, ма, – дрогнувшим голосом выговорил Иван.

Когда Василиса, обрадованная свиданием с Вешкой, вернулась в дом, Иван уже деньги в карман спрятал и, вновь расхваливая гармонь, играл: «Тихо в поле, в поле под ракитой». Настроение у него поднялось. И Васька, схватив полубаян, подыграла ему.

Бабушка Луша жила экономно, новой одежды не заводила. Куда она ей? В Зачернушке приятней в своей старой ходить, а на выход вон сколько Анфиса Семёновна своих, потерявших моду кофт да пальто навезла. Пенсия, слава богу, теперь не обидная да ещё за проданное молоко кое-что ей перепадает. Знала, что в большой Ивановой семье хоть живут справно, непременно случится такое, когда «поголу забегает», и потребуется ей добавлять сыну деньжат взаймы без возврата. Девкам да бабе обязательно что-нибудь приглянется. Известно ведь, курицу не накормишь, бабу не оденешь. А ей-то, старухе, к чему деньги? Вот только гробовые. А у самой-то расходы невелики.

– Гармошечка-то махонькая пусть от меня Васе в подарок будет, – обнимая внучку, наказала бабушка Луша.

– Ой, спасибо, – обрадовалась вдругорядь Васька гармони.

Дома, в Коромысловщине, чтоб избежать допроса с пристрастием, с порога объявил Иван Родионович, что повезло им с Васькой, купили задёшево сразу две гармони. А что касается покупок для дочерей, то в нарядах он не разбирается, пусть сама Анфиса с ними едет, и выложил денежки на стол. Анфиса Семёновна всё-таки что-то заподозрила. Не те купюры положил перед ней Иван, какие увозил, да и сложены бережно, ниткой перевязаны. А чтоб расспросов не было, закатили они с Васькой семейный концерт. И на радостях, конечно, пропустил он стакашек из согревшейся в кармане поллитрухи. А с пьяного какой спрос?