Жюли сидела на кушетке, не решившись занять место на пышной кровати, когда Луи трепетно постучался к ней и нетерпеливо ворвался, лишь услышал ее голос.

– Сударь, вы сами не знаете, что сделали для меня, – сказала она ему и мысленно добавила: «И сами не знаете, что сделали для себя…», подозревая, что́ влюбленный мужчина может потребовать в награду, и зная наверняка, что его мечтам не суждено сбыться.

Сен-Паль прилежно бросился к ее ногам, обнял их, и ей даже на мгновение показалось, что он искренне тосковал по ней, – столько маленьких лучиков вспыхнуло в его глазах от пламени свечей; но почему она чувствовала фальшь?

Он опустил голову ей на колени и горячо прошептал:

– Вы теперь верите мне? Я сдержал свое обещание, я стану вашим супругом…

Жюли прекрасно понимала, что супругом Луи собирался становиться немедленно, а слова о венчании и обязательствах так не шли ко всей обстановке: похищению, брачному ложу, подготовленному наряду для утех. Тело и душа ее были подобны камню: она всё видела, почти всё понимала. Она чувствовала коленями тепло другого человека, но не себя. Ее не было в этой спальне. Ее не было в этом замке. Ее просто не было. Поэтому, собравшись и как можно естественнее зевнув, она сонно сказала:

– Ах, нет… У меня всё еще кружится голова, я почти теряю сознание. Мне нужны силы. Отложим и разговоры, и вознаграждение до утра?

– Но утром я получу его? – Луи вскинул голову и с жаждой заглянул ей в глаза. И не увидел подвоха: благодаря тому, что глаза ее были темны, как сама эта сумасшедшая ночь, Жюли могла спрятать в своем взгляде любую тайну.

– Разве я могу сказать вам «нет»?

Дверь захлопнулась, ключ повернулся в замке, и Жюли вновь оказалась пленницей.

«Самоуверенный болван!» – стучало у нее в голове, когда она лихорадочно соображала, как лучше выбраться из окна, насколько высок этаж и в какой стороне Париж. Также нужно было придумать хоть какую-то одежду вместо этого кошмара на ленточках.

«Моя наивная кошечка!» – думал Сен-Паль, став холодным и быстрым, отправляя второе срочное письмо с нарочным в Берлин и отдавая охране приказ быть начеку: гостью могут похитить, и она не должна покинуть замок без его особого распоряжения.

Ночь, так многое скрывшая тьмой, давшая всем живым существам в замке время для сна и утолив их дневные хлопоты грезами всего лишь до рассвета, отступила неожиданно быстро. Утро застало Луи Сен-Паля спящим на диване у лестницы в покои Жюли, а саму Жюли – завернутой в балдахин, назначенный молодой графиней де Леви в платья, примеряющей место для веревки: связанная за ночь из простыней, она должна была выпущенной из окна доставать до первого этажа, и тогда по ней можно было спуститься, но привязать у окна этот самодельный путь к свободе было совершенно некуда, тем более что сторожевая башня выходит окнами как раз на эту сторону…

И в этот момент ключ в двери щелкнул, и в комнату кто-то вошел. Жюли с ужасом поняла, что стоит у окна, спиной к двери, полуголая, ибо «платье» тут же предательски упало на пол, с веревкой в руках.

Провал был очевиден! Лихорадочно придумывая объяснение происходящему, одно хуже другого, она зажмурилась и даже присела, когда поняла, что вошедший сделал несколько шагов к ней, а за открытой дверью происходит какая-то возня и слышатся сдавленные крики. Каждый шаг вошедшего отдавался в ее голове ударом грома, и тут он положил руку на её плечо.

Жюли зажмурилась…

– Вы задумали провести меня?

О ужас! Это был ее отец, граф де Леви…

Жюли содрогнулась всем телом и, резко повернувшись к нему лицом, гневно воскликнула:

– То, что я сейчас нахожусь здесь, вызвано лишь тем, что вы попираете мою свободу, совершенно не считаясь с моими желаниями!