Она коротко кивнула.

– Поговорим об этом завтра. Не торопи меня, раньше этого делать нельзя.

– Ты знаешь, как это для меня важно.

– Вероятно, что это важно и для меня.

Элеонора ушла, а я с тоской поглядела в синее небо.

Когда же ты дашь мне ответ?

Почему ты меня так мучаешь?

Почему ты так мучаешь меня, Бог, в которого я не верю?

***

К слову сказать, у Элеоноры мне нравилось. Она была более чем радушной хозяйкой, и ее слова насчет библиотеки оказались впоследствии совершенной правдой.

Здесь были какие-то книги, ветхие и еще пахнущие свежей типографской краской, громадные, как толковый словарь, и крохотные, изданные в так называемом «карманном» формате и мягкой шелковистой обложке. Мне нравилось бывать в библиотеке, но по-настоящему я за нее еще не бралась. Не было времени и повода, я училась верховой езде и отправлялась порой с Элеонорой в долгие, до одури изматывающие прогулки.

Мы почему-то всегда находили общие темы для разговоров, и, даже если и спорили, поссориться всерьез не могли.

Она могла бы стать мне настоящим другом, эта странная, сияющая перламутровым светом Элеонора. Таким другом, какого у меня никогда не было.

Ее возраст не мешал находить мне с ней общий язык. Она выглядела ненамного старше меня, а внутреннюю дряхлость зачастую встречаешь в ровесниках. В Элеоноре этого не было.

Странная и загадочная, могущественная и совершенно равнодушная к власти… Бесконечно одинокая: ни мужа, ни детей, ни любовника у Элеоноры не было.

Я не вполне ее понимала.

Но мне она очень нравилась.

***

Она исполнила свое обещание, и мы снова встретились, на той же скамье, под кронами тех же деревьев, что были свидетелями и нашего первого разговора.

Она долго молчала, как будто бы не желая вновь заводить эту тему.

– Скажи же что-нибудь, – попросила я наконец, когда от молчания в предсмертных судорогах начал корчиться воздух, и сидеть так и дальше стало невыносимым.

– Я скажу, хотя и не желаю этого. Мои слова не принесут тебе ни покоя, ни радости.

– Счастье, знаешь, у каждого свое, – усмехнулась я ей в ответ.

– Да, знаю, и для некоторых оно заключается в походах и битвах, в звоне отточенной стали, в возможности заглянуть в проникнутые предсмертным ужасом глаза врага.

– Ты говоришь о полководцах и воинах, в то время как я не являюсь ни тем, ни другим.

– Теперь – да, но потом возможно многое, и существует же вещь, называемая голосом крови.

– Ты знаешь что-нибудь о моей семье?

Она не отвечала и смотрела куда-то в сторону от меня.

– Ты должна мне сказать, если знаешь что-то, мне ведь ничего не известно о своей семье, кроме как о сестре, да и она была мною потеряна… Элеонора, зачем скрывать, если ты видишь что-то?

– Я вижу кровь, реки крови, вижу жестокость, вижу былую славу и безмерную власть. Я вижу разные лица, лица твоих родителей, сестер и братьев, у тебя была очень большая семья, Анна Гольц! Ты была самой младшей, нежданным ребенком давних супругов. Тебя должны были баловать и лелеять, нежно охранять твою жизнь и твою любовь к творчеству, опекать тебя всей семьей. Этого не произошло.

– Что же случилось?

Элеонора стиснула праздно лежавшие на коленях руки.

– Я вижу кровь, боль и ненависть, и это жуткая картина, поверь мне… Я вижу, что благодаря чистой случайности удалось спастись тебе и одной девушке… но, скорее всего, вы оказались единственными. Эта кровь застилает мне глаза, я знаю только, что она лилась потоком по ступеням лестниц твоего дома, что и самые следы этой крови уничтожил пожар. Огонь пожирал все, и ничему не было спасенья…

Она обессиленно откинулась на спинку скамьи.

– Прошу, не пытайся выяснять подробности, не пытайся узнать, что там случилось на самом деле. Это слишком страшно и не по плечу одинокой молодой девушке.