– Борис так про маму сказал. Была русалкой, стала поплавком. Мама совсем за собой не следит.

Она поболтала ногами в воде.

– А еще он сказал, что у меня ноги короткие и толстые.

Я очухался. От солнца, от тепла, от воды, от соседства. Такое сказать может только хам. Слова слетели сами собой.

– Ерунда! У тебя красивое длинное тело и сильные ноги.

Мои слова не очень воодушевили ее ноги. Они так же меланхолично разгоняли круги по воде.

– Ага, как у рыбы. – А потом добавила:

– И сама холодная, как рыба.

Она не стала дожидаться наших растерянных слов, легко встала и так же легко рыбкой нырнула. Переплыв весь бассейн под водой, она вынырнула, вдохнула свежего воздуха и опять под водой проплыла весь бассейн обратно. Составлять нам компанию она не стала.

– Подлец этот Борис, такое говорить.

Женя стала грустной и одинокой. А потом в оправдание сказала:

– Он был когда-то веселым циником и душой компании. Потом стал злым циником, а сейчас перерастает из мелкого негодяя в крупного. Борис – мой муж.

Она смотрела на меня своими спокойными серыми глазами. Стали в них не было, только грусть.

– Вчера или позавчера он разглагольствовал о том, кого лучше уволить, русского или индуса. – Короткое молчание. – Это про Мишу. Борис либо унизит его увольнением, либо оставит, чтобы унижать каждый день. – Еще несколько кругов убежали от нас по воде, чтобы разнести наши слова по всему свету. – Первое предпочтительней.

Миша под ударом. Если Борис его уволит и Миша не найдет работу в течение нескольких месяцев, ему придется продать взятый в рассрочку дом. Крах надежд. А работу сейчас не найти, даже в Вашингтоне.

Я был старше моего брата на пять лет и в детстве всегда защищал его. Теперь было понятно, почему Михаил изменил свои планы и вытащил меня сюда. Мой брат впал в детство.

Мы шли вдоль берега океана. Трактор, собирающий пляжный мусор, вежливо пропустил нас, тракторист приветливо помахал рукой. Солнце пекло нещадно, и голова опять плыла.

– Смотри, баклан. Не спугни.

Пеликан сердито повел на нас глазом и уплывать не спешил. Она присела на корточки и потянула меня за руку. Куда? На тот край бесконечности, плескавшей свои воды с покачивающимся пеликаном у наших ног. Я послушно присел рядом. От ее волос пахло летом и соленой водой и еще чем-то, от чего хотелось петь и выть.

Пеликану не понравилось мое соседство, он отплыл на десяток метров и, оставшись недовольным достигнутым результатом, тяжело взмахнул крыльями, взлетел и исчез за верхушками пальм.

– Ты такой большой, неуклюжий…

К кому эти слова относились? Конечно же, к баклану-пеликану. Просто солнце напекло голову, и в нее лезли неправильные мысли.

Рука моя удерживала ощущение ее пожатия, когда она потянула меня присесть рядом с собой, чтобы поклониться этой ленивой глупой птице. Ничего пеликан этот не понимает, ни в запахе солнца, ни в запахе моря, хотя всю жизнь провел в их волнах. Вот если бы его в Нью-Йорк отправить, вот это было бы да! Он бы там обалдел – от кормежки и многомиллионного внимания интернационального народа. Дурная она птица. Баклан, одним словом.

Катер протащил парашют с привязанным к нему пассажиром. Тот радовался, размахивал руками и ногами и свистел во всю силу своих легких. Мы тоже помахали ему вслед. Группа чаек, захвативших кусок побережья, недовольно расступилась, предоставляя дорогу старшим по разуму братьям. Один из которых, не буду указывать пальцем, был точно глупым бакланом.

– Борис не дает мне развода, – неожиданно сказала она. – Мы давно уже не живем вместе. Я вернулась в Нью-Йорк. Вы ведь тоже оттуда?