Лицо Сани скуластое, с «татаринкой». Весёлое лицо. Добродушное. Отвечать Сане – одно удовольствие. Учительница не переставала улыбаться, глядя на это молодое, смышлёное лицо.

– Да не люблю я самолётов.

– Неужели зять ваш, военный, билета вам даже в купе не купил? – не отставал студент. – В плацкарте едете!

– Да сама я так решила, – беззлобно ответила учительница. – У них сейчас лишней копейки нет. Да и я… поиздержалась. Ничего, я дорогу с юности люблю. Поезда люблю. Отдохнуть, подумать. В самолёте – не то.

– Что ты пристал к человеку! – одёрнул студента Коля. – Едет, как хочет.

– А тебя, студент, не бабушка ли в дорогу собирала? – продолжала улыбаться учительница.

– Бабушка. Матери некогда.

– А отец есть?

– Развелись. Давно уже. Мне до И., я вас, наверно, первый покину. Вам же дальше? До Москвы? – Саня обратился к Коле.

Коля, в это время, вытащил из сумки хлеб и колбасу. Тоже джентельменский набор, своего рода.

– Да, – медленно ответил Коля.

– У вас там родня? – уплетая яйцо, с набитым ртом вопрошал Саня.

– Родня, – медленно отвечал Коля, отрезая хлеб ножичком с наборной ручкой и откидывающимся лезвием. Что наводило на определённые размышления о происхождении этого ножичка.

– А тебе куда? – обратился Саня к парню, похожему на бурята.

– До конца. Тоже до Москвы.

– Как звать тебя?

Парень, похожий на бурята, словно бы споткнулся, называя своё имя:

– Анжил[6].

– Надо же, имечко какое! Прям Ангел! – улыбался Саня. – А у буддистов разве есть ангелы?

– У буддистов есть добрые духи, – ответила Сане Вера Ивановна.

– Надо же, как названия похожи, – покачал головой Саня.

И спросил у парня в лоб:

– Ты бурят?

– А что, не видно? – усмехнулся в ответ Анжил. – Не видишь, – негр!

– Ну, это… извини…

В это время поезд накренился на повороте. Агриил тут отводил душу! И покачивал вагоны, и издавал свои любимые утробные «паровозные» скрежеты. Скрипел и стонал. Шуршал. Выл.

Хочешь-не хочешь, а что-то такое «страшное» заползает в человеческую душу. Поезд кренится, кренится и.

Вера Ивановна перекрестилась и прошептала:

– Господи, помилуй.

Анжил неожиданно доброжелательно глянул на студента:

– Ладно, проехали, – сказал он. – Вообще, у меня только мама бурятка, а отец – русский. Был. Умер, давно. В аварию попал, когда я был маленький.

– Бурятки – красивые бывают, – заметил Коля.

– Согласна, – кивнула учительница. – Между прочим, декабрист Николай Бестужев женат был на бурятке.

– Ну, так это – когда в Сибири проживал, – взмахнул рукой Коля, словно отгоняя назойливую муху. – У нас это всем известно. Женился, когда ссыльным оказался. В столице, небось, на эту бурятку и не глянул бы. В Сибири, брат, всё по-другому. Потому и женился.

– Да, родня Бестужева детей от этого брака не признала, – согласилась учительница. – Тоже, трагедия. Но декабрист женился не просто так, а потому, что полюбил. Сохранил ещё способность любить. Что, тоже, согласитесь, не каждому дано. Да ещё и в таких обстоятельствах.

– Согласен, – кивнул Коля.

– А внук, кажется, в сталинские лагеря попал, – продолжила учительница. – Я про это читала.

– Вот как людей жизнь перемалывает… – вздохнул Коля. – Тасует, как колоду краплёную.

Агриил не любил крестных знамений. Даже через перегородку. Но однократное «Господи, помилуй!» из уст ничего не понимающей в духовной жизни мирянки ему не могло сильно повредить. Так, слегка кольнуло в бок.

Тем более, что вокруг этого самого Анжила роился целый полк злобных духов. Духи приветствовали Агриила, осклабившись.

Анжил выслушал историю женитьбы декабриста Бестужева спокойно. Он также спокойно вытащил и положил на стол хлеб, яйца, кусок сушёного мяса.