Не понять им природы Моей, и они,

не сумев ни понять Меня, ни оценить,

как предмет, Меня другом считают,

от материи духа не отделяют.

А Я – Бог, осудивший Себя добровольно на то,

чтобы сущность Мою не изведал никто».

О, если ты думаешь, – Бог говорит, —

что знать Я хотел бы, чей Я фаворит,

кто Мой покровитель, Создатель:

обычный гончар и ваятель

или обязан Я Небытию,

Цербером душу хранящим Мою?..

О, если ты веришь, что знаю Я, как

мир должен создать по законам, и так,

став в качестве эксперимента

их жертвой, творцом, инструментом?..

О, если ты думаешь, что, как дитя,

ты, в своем мире Меня обретя,

подобием стал без улыбок,

наделав немало ошибок?..

Скажу тебе, все это вместе собрав:

в оценке Меня ты, конечно, неправ

и объясняешь бесстыдно

сущность Мою, в ней не видно

очарованья возможности

Моей бесконечной ничтожности.

«Как перо потерять может птица,

как реке в половодье не спится,

как листва дуб оденет иль ивы,

как морские порты слепы, кривы,

так и люди, – сказал Бог почтенный, —

должны веру менять непременно

через несколько лет, чтоб обряды

обновить, перекрасить ограды,

поменять алтари и амвоны,

книги, святцы, псалмы и законы,

сонм святых и архангелов сборы,

одеянья монахов, уборы…

Чтобы самый ничтожнейший бог

самым Большим соделаться мог».

Бог сказал: «Говорить с человеком о Боге

не могу Я, он думает, что Бог зависит

от его настроений, сомнений, тревоги

и от мыслей, что разум Мой скоро превысят.

Но люблю Я его, он творенье Мое,

Я желаю ему состоятельности.

Так вот гибнут все боги в упованье своем

и в избытке доброжелательности».

Плачется Бог: «Нет у меня дневника,

нет интима, нет тына.

Я не могу написать пару слов

ни по-русски, ни на латыни.

В созданном мире все в тайне Я должен держать.

Сам не могу испугаться ни в прятки сыграть,

ни притаиться в глазу антилопы,

ни в траве раствориться.

И вообще, слово «быть» не может ко мне примениться.

Вы знайте и верьте, Я с нежностью к вам отношусь,

но показывать это Я вам никогда не решусь.

Такая уж роль у Меня, и она никуда не годится!»

«Я бы очень хотел, чтобы имя Мое перестали, —

говорит Бог, – поминать на словах, на бумаге, в металле.

И Меня бы себе самому предоставили, разве так сложно?

Ведь постигнуть Меня до конца все равно невозможно:

Я ведь тело, лишенное бренного зыбкого тела,

Я больная душа, антитеза беспечной и легкой души.

Оставляйте с собою Меня одного всегда смело,

чтобы Я мог свою неизбывно работу вершить —

постоянно Я ночью и днем, как хочу изменяюсь,

Я на это Себя осудил и Сам с этим смиряюсь.

Не проникнуть в природу Мою, но вот что интересно —

всем при этом она досконально известна.

Оттого у Меня не проходит тревога —

как смириться с таким пониманием Бога?»

Бог, мы тебе поклоняемся, дай нам дождя и росы.

Мир подари нам, безгрешности дай благодарной часы.

Даруй поколения новые и урожаи хлебов,

которые так переменчивы, зависят от холодов.

Дай нам славу Твою, дай нам ясность, единственный Бог,

чтобы каждый из нас подражать Тебе мог.

Но Бог шепчет в ответ: «Любовь ваша убога,

молитвы все – ложь: вы давно себе боги».

Сказал Бог: «Для авторитета

Себя представил господином.

Вот вышел Я, купил газету,

спокойно оглядел витрины,

зашел в кафе, взял тоник с виски,

задел хозяйку невзначай,

сказал ей: «Извините, миссис!»,

дал, щедро расплатясь, на чай.

На бирже подскочили цены —

Я выиграл к исходу дня.

И Мне приятно, несомненно,

буржуем чувствовать Себя».

«Истекая потом, хожу по тротуару, —

Бог говорит, – как Некто, кто Мне вопрос задаст:

«Не свалится ль на голову Мне небо?» – «От удара

свалюсь тогда Я в обморок, растянусь как пласт».