Здесь, на этом повороте с греками, Филофей впервые упоминает Рим, причем сначала от лица своих оппонентов: «Не дивися… яко латыни глаголют: наше царство Ромейское недвижимо пребывает, аще быхом не праве веровали, не бы Господь снабдел нас». То есть, если бы мы не были правоверными, Господь не сохранил бы наше царство – говорит первый Рим. Филофей оставляет этот, казалось бы, веский довод без внимания. Почему? Самоочевидно: многие нехристианские царства остаются крепкими; да так тому и надлежит быть, ведь конец земной истории вовсе не будет похож на всемирное торжество христианства. Здесь (и далее) у Филофея столь явное отрицание хилиазма, о котором мы позднее поговорим отдельно, что для мечты о мировой гегемонии, как и о мировой политической гармонии, не остается совсем никакого места. «Только то, что имеете, держите, пока приду» (Откровение 2:25) – эти слова из Апокалипсиса могли бы стать эпиграфом для послания инока. О мировой гегемонии мечтает как раз первый Рим, не понимая того, что из-за ереси он уже перестал быть центром христианского мира.

Признак падения первого Рима старец усматривает в служении евхаристии на пресном хлебе вместо традиционного для христиан квасного, что видится ему символическим следованием ереси Аполлинария. Этот епископ Лаодикии Сирийской в IV веке учил, что Сын Божий воспринял только плоть человеческую, но не душу. Такого учения, однако, никогда не разделяла западная церковь. Здесь у Филофея историческая ошибка, основанная на отголосках спора о евхаристическом хлебе, который некогда велся византийскими полемистами на два фронта – с римо-католиками и с армянами-антихалкидонитами. Последних из-за их близости к монофизитству было уместнее заподозрить в символизации посредством пресного теста несовершенного воплощения Спасителя [7]. Напротив, твердость Рима в защите учения Халкидонского собора о двух природах воплотившегося слова исторически хорошо известна. Причина ошибки Филофея, отчасти ее извиняющая, может быть усмотрена в богослужебном круге, в котором он, как монах, пребывал постоянно. На службе Великой субботы над Плащаницей, символизирующей тело умершего Христа, читаются слова из Апостола: «Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Коринфянам 5:7–8). Поскольку здесь опресноки недвусмысленно связываются со смертью тела, новация в виде использования пресного хлеба в евхаристическом каноне, ассоциировавшемся прежде всего с воскресением, выглядела перенесением свойств мертвого, разлученного с душой тела на тело воскресшее.

Ошибка Филофея заключается в том, что симптом он принимает за причину болезни – разделения христиан. Разделение было действительным, и преодолеть его можно было бы только одним из трех способов: согласием на основе учения святых отцов Церкви, согласием на основе главенства Рима или же согласием на основе Библии, которое предлагала Реформация, но вопрос о том, как толковать Библию, сразу же разделил самих реформаторов. Православные стояли на приоритете святых отцов Церкви, римо-католики – на примате Рима. Первая позиция не предполагала компромиссов, но и не требовала от оппонентов институционального подчинения. Вторая допускала компромисс в виде восточного обряда, но требовала более, чем только институционального подчинения: сама христианская совесть верующих в догматических и дисциплинарных вопросах полностью вверялась папе. Это означает, что сопротивление унии с римо-католицизмом было также сопротивлением принципу делегирования совести. «Учитель ваш Христос есть, почто человеки сотвористе вам учителя?» – вопрошал древнерусский Толковый Апостол в комментарии на 1-е послание к Коринфянам.