И опять вечером отправляет меня к очередной мадаме.

И вот прихожу я к Ирине Владимировне.

Женщина милая. Я вообще женщин люблю обычно. Как увижу женщину, так сразу люблю. Особенно умных и чистеньких. Иной раз так залюбуюсь, что остановку проеду. А эта особенно хороша. Опять разведёнка. Сын взрослый живёт отдельно. Где муж – я не спрашиваю. Пришёл к ней со своим хобби. Самому интересно – есть такое, чего не смогу? Уже и машинку швейную ремонтировал (аж удивительно! Швейная машинка электрическая – это по-вашему ерунда? Нет, не ерунда. Я тот раз говорю, мол, посмотрим… Снял крышку, думаю погляжу, чего там внутри, если что, скажу, мол, несите в ремонт. А сам за минуту нашёл причину, шайбу поменял, пружинку вычистил. Работает, скотина!)

И вот я у Вероники Васильевны ремонтирую пластиковое окно на кухне!..

Влез на подоконник, вниз поглядываю с опаской (седьмой этаж, мама моя…) Поковырял механизм. Сложновато. Окно тяжеленное, три стекла. Двух рук не хватает. Окно снял, чуть ни грохнулся вместе с ним. Весь взмок. Вероника по квартире носится, своими делами занимается, щебечет то с одной комнаты, то с другой. А я механизм отладил, грязюку вычистил, солидолом аккуратно смазал, проверил – вроди должно работать… А поставить сам не могу. И так пыжусь, и так… Третьей руки не хватает, и всё!.. Окно навешиваю, растопырив руки в стороны, а сверху ещё и механизм надо накинуть на петлю. Полчаса пыжусь, не хватает руки, хоть убей!.. Раз десять пробовал…

– Вероника Васильевна!

– Да-да!, – мгновенно пропел рядом контральто, словно дверной звонок. Прибежала, снизу смотрит, – Вам помочь, Лёша?

– Да, тут… Не получается одному…, – кряхтю с подоконника, – Тяжёлое… Вот тут, говорю, придержите, пожалуйста. Руки вытрите, говорю, чтобы не скользило. Да, вот тут. Угол придержите, а я сверху кронштейн накину…

– Конечно-конечно!.., – кидается на помощь, с удовольствием помогает, – Вот так?

– Да-да…, – руки затекли, устал, – Я сейчас его придвину, а вы угол придержите, и я… Угу. Вот-вот… Тут держите, и вместе мы его «воткнём»…

Окно вымотало все мои силы, но баранья моя упрямость сильнее. Я делаю глубоки вдох, обнимаю раму, помогая коленом, и, собравшись, командую с отвёрткой в зубах:

– Угу… ДижИти!

Вероника Васильевна изо всех сил помогает, и вместо того, чтобы «дижать», поднимает угол рамы выше, чем надо, и я, с трудом сохраняя равновесие, балансирую на подоконнике, борясь с весом окна и Вероники Васильевны, и, выбившись из сил в очередной раз, выплёвываю отвёртку, тихо, но зло рычу через плечо:

– Не толкайте, вы чё делаете… з-зараза!..

Неимоверным усилием, удвоенным злостью, я поднимаю окно вместе с потрясённой Вероникой, врубаю кронштейн в гнездо:

– Всё. Отпускайте…

Несколько раз проверяю запорное устройство, отпускаю, наконец, проклятую фрамугу, сползаю с подоконника, сам себе удивляясь. «Заразу» я адресовал кронштейну разумеется, но получилось некрасиво и двусмысленно, и я не спешу смотреть на Веронику Васильевну, чтобы она не подумала, что это я её «заразой» назвал…

– Уф…, – говорю, не спуская глаз с окна, ещё раз снизу щёлкаю ручкой, несколько раз открываю и закрываю, убеждаюсь, что всё в порядке…, – Тяжёлое, блин… Оказывается…

Вероника Васильевна замерла полубоком, испуганно наблюдает. Молчит.

И тут я отчётливо вижу своим боковым зрением, как она медленно отходит к стене, закрывает ладонями лицо, и беззвучно плачет!..

Я остолбенел.

Товарищи! Я никогда не позволяю себе выражаться в присутствии женщин, а тем более оскорблять их! Клянусь вам!.. И даже в самой критической ситуации, отрубив себе ногу, я успею сначала зыркнуть по сторонам, чтобы мой невольный нецензурный вопль не услышал бы ваш ребёнок или какая-то женщина. Да вообще, даже просто незнакомый какой-нибудь человек! А тут… Сам не понял, как это я…