Ник целовал, едва прикасаясь к Кириным губам, щёчкам и шее. Она каждый раз хихикала, как школьница услышавшая непристойность, когда его ресницы щекотали, аккуратными взмахами порхая над её лицом. Они не торопились, словно кормили друг друга горячим бульоном, стараясь остудить каждую ложечку, а не расплескать кипяток, наслаждаясь целебной теплотой, растекающейся по желудку. Только вместо глотка супа, с каждым поцелуем, Ник и Кира впитывали жар собственного дыхания, который согревающей волной разливался по телу, острым желанием, набухая внизу живота. Он раздевал её очень медленно, любуясь каждой складкой одежды, завитками волос, неаккуратно выбивающимися из уложенной причёски. Ник касался, пробегая кончиками пальцев, каждого открытого сантиметра, как слепой, пытающийся наощупь «узреть», нечто прекрасное, недоступное простому словесному описанию. Она поддавалась каждой манипуляции, словно глина в руках скульптора, тёплая и мягкая. Ей так не хватало, все эти долгие одинокие дни, его объятий, прикосновений, любви, которую она почти чувствовала, но боялась позвать, чтобы не спугнуть. Сейчас они снова исследовали друг друга, каждым взглядом, всматриваясь пристальнее в поисках того самого заветного сокровища, каждым прикосновением, будто кисточкой археолога, смахивали слои многолетнего нароста – освобождаясь от одежды. Ник всё никак не мог для себя решить, какая Кира нравится ему больше: воинствующая богиня, в своём боевом окрасе, неприступная и разящая своей жестокостью и страстностью, или этот ангельский цветок, под слоями его мешковатых вещей, закрывающийся лепестками на ночь бутон, нежный и трепетный в своей беззащитности, манящий и желанный своим сладким ароматом. Она была такой настоящей сейчас, обнажённой перед ним не телом, но душой, со своими проблемами, переживаниями и болью. Ник никогда не видел её такой. В какой-то момент он прекратил прелюдию, оторвавшись от Киры в немом созерцании. Ей стало неловко, лёгкий холодок неуверенности, мелкой дрожью прошёлся по её телу. Она уже собиралась одеть лифчик обратно, прикрывая обнажённую грудь и находясь на грани между недоумением и истерикой.

– Не надо. – Ник остановил её руку, секунду они просто смотрели друг другу в глаза, а потом он проиграл, – Я почти забыл, как же ты хороша, прости меня.

Кира ничего не ответила. Столько дней она ждала, когда он придёт в себя, вернёт всё на свои прежние места, что когда это произошло, предательский ком застрял в горле, не позволяя вырваться ответным словам. Ему, они, и вовсе были не нужны. Ник только продолжал удивляться, как такая девушка, оказалась рядом с ним, раньше он видел её превосходным трофеем, а не драгоценным украшением. Правда, даже эти сравнения не подходили. Кира стала для него больше, чем вожделением. Виной тому пройденные испытания, способность постоянно оказываться рядом, давая то, что ему нужно больше всего: дружескую поддержку, материнскую заботу, фанатское восхищение или секс. А может её открытость, граничащая с откровенностью, когда она вот так стояла перед ним, скрывая свою наготу, но обезоруживающе беззащитная, одновременно неуверенная и повелевающая, чистая и порочная, услаждающая и будоражащая. Он хотел её всю, каждую клетку, молекулу и даже атомы, связывающиеся в кислород, которым она дышала. Ник должен был всё это сказать, но не знал, как описать свои чувства, хотя для этого понадобилось бы всего три заветных слова. Ему стало нужно, чтобы она всегда была так обнажена перед ним, чтобы насыщаться её красотой, грацией движений, замирать всем сердцем, каждый раз, когда застывала она, вот так глядя на него, как Ева, на вкушающего яблоко Адама.