– Вон тебе сирень, дядя Коля. На тумбочке. Даже понюхать можешь. С пятью лепестками на счастье поискать.

– А чего? Поищу. Только не себе, а тебе на счастье. Тебе оно нужнее.

– Ладно, дядя Коля. На одной каталке в морг повезут. Тандемом. Тут недалече. Левее помойки.

– Эх, Саш, попадись мне тот твой подонок на иномарке. Я бы его! Левее, говоришь? Нет, не видать. Помойка, и всё!

Не расставаясь с капельницей, Гуреев подходит к тумбочке за занавеской. Нюхает букет. Внимательно рассматривает цветы, шевеля губами, пересчитывает лепестки. Открывается дверь палаты. Входит главврач Лисин.

– А где Гуреев? – Лисин удивлённо смотрит на пустую койку. – Неужели свершилось?! Доехала, значит, каталка куда следует. Я тут ему вчера анекдот один рассказал. Пока ты спал. Юморной. А где, правда, кляузник-то наш? А, Нефедов? Никак и вправду помер?

– Жив я, Айболитушка ты наш, – раздается голос из-за занавески. – И не только жив, а еще и вот чего нашел. – Гуреев выходит со штативом с капельницей в одной руке и цветком в другой. – Пять лепестков! Сотни три цветков перебрал. Ты поди клятву Гиппократа столько раз не нарушал. Или нарушал? Ладно! Главное – вот. – Считает лепестки: – Раз, два, три, четыре, пять… будем скоро помирать. Знаешь, какое я желание загадал?

– Небось про травку и скамейку взамен помойки. Угадал?

– Мимо! – Искренне радуется Гуреев. – Я вот что загадал. Что помру раньше тебя.

– Тут ты молодца! С меня компот.

– Но раньше ровно на один понедельник! Запомни, доктур Ватсон. Уж бандиты ли пришьют или компотом тем же подавишься – не знаю. Но на один понедельник, не больше! Я редко ошибаюсь. Дар у меня такой. В мозгах, чай, метастазов нет. Понял?

Вновь открывается дверь. Санитар аккуратно ввозит в палату каталку с пациентом. Мужчине лет сорок. По самую шею он накрыт белой простыней. Только руки, в характерных для криминала наколках, скрещены на груди.

– Что, долго жить будет? – реагирует на наколки Гуреев. – Я же тебе говорю, дар у меня такой.

В ногах нового пациента простыня чуть съезжает с каталки, обнажая две ступни в носках. Один носок красный, другой ядовито зелёный. Гуреев подходит вплотную к каталке. С удивлением смотрит на разноцветные носки.

– Не угадал я с бандитом, – шепчет на ухо Лисину. – Бомж какой-то с твоей любимой помойки.

– Сам ты бомж! – тоже шёпотом негодует главврач. – Это Маракин! Слышал небось?

– Маракин? Маракин? – свободной от капельницы рукой чешет затылок Гуреев. – Ах, Маракин! Слышал! Такой же бандит, как и ты. Всё-таки прав я насчёт понедельника…

– Эх, жаль, ты ко мне на стол операционный уже не ляжешь. А то я тебе, пока ты под общим наркозом, язычок бы подукоротил.

– Что к тебе на стол под наркозом, что прямо в гроб без наркоза. Разницы нет. В отличие от носков. – Гуреев вновь внимательно рассматривает разноцветные носки.

– Дальтоник он. Цвета не различает. Бомж! Ну, ты, Гуреев, и загнул! – Махнув рукой, Лисин подходит к Маракину. – Руслан Львович, вот ваша кровать. Тумбочка, телевизор.

– Цветной, специально для дальтоников, – мгновенно подхватывает Гуреев. – Одиннадцать программ и дивиди. Вот диски! Любые! Голые девушки? Есть! Или вы, может, голых мальчиков предпочитаете? Петушков, по-вашему. Пожалуйста! Тоже есть. Если вы, извините, зоофил, опять ничего страшного. У нас на все вкусы. Или, может быть, вы пассивный некрофил? Вот этого «кина», увы, нет. В постановке дюже затруднительно. Не родился еще такой режиссер.

– Очень нужно будет, найдём и режиссёра, – наконец, подает хриплый голос новый пациент. – И вышибалу старческих мозгов тоже.

– Прекрати, Гуреев, – голос Лисина демонстративно строг. – По-хорошему прошу. Пока по-хорошему!