И тут я услышал тихий шепот, больше похожий не на речь человека, а на шелест ветра в листве.

– Empezar la casa por el tegado,1 – и тихий мужской смех.

И тень промелькнула за левым плечом. Снова моя смерть? Опять рядом, опять ждет или собирается меня прибрать к себе прямо сейчас?! Мне стало так страшно! И так до ужаса обидно! Ну вот, как всегда, только что-то получается, сразу конец всему. Ну почему?! Навернувшиеся слезы я с трудом загнал в глубь, прошептал:

– Еж твои крокодиловы трусы… – радовало, что свои не заморал, а то совсем стыдоба бы вышла.

– Ты чего? – взял меня за подбородок и внимательно стал рассматривать лицо, поворачивая то влево, то вправо, дядька Захар. – Чаво бледный такой аки поганка белая?

– Страшно мне, дядь Захар, не стал ни обманывать, ни скрывать я, – смерть за мной ходит, за левым плечом, так мамкины бабы сказали, мерещится всякое.

– Бабы сказали, – передразнил, сгримасничав, он, – ты энтих баб слушай поболе, они и не такое понарассказывают. Бабы они такие… Плюнь, да и разотри!

– Плюю, дядь Захар, каждый раз, плюю по три раза! Вот тока не растирал.

– А ты разотри! Знаешь что? – задумчиво посмотрел он на меня и, словно решившись, сказал. – Познакомлю-ка я тебя с моим другом. Молодыми были, вместе тренировались, а у меня теперя семья, работа, не до того, а он тренером стал, пацанов тренирует, правда не бесплатно, где ж в наше время бесплатно-то? Но я слово замолвлю за тебя, думаю возьмет, попрошу, не откажет. Как говорится – в здоровом теле, здоровый дух! А ты вона какой тщедушный. Ниче, спортом займешься, человеком станешь, пойдешь?

– Пойду, – радостно кивнул я.

– От и договорились. В субботу сходим. Ты не боись, все мы под Богом ходим, и за каждым из нас плетется наша смерть, и за малым, и за старым, и у каждого свой день и час, когда она примет его в свои смертельные объятия.

– Хотелось бы не сейчас, а опосля, – буркнул себе под нос я.

Моему счастью не было придела. Жизнь не просто налаживается, а просто жуть какая замечательная становится. И денежки завелись, мамке помогаю. И Друг у меня появился – друг другу помогаем. Учеба подтянулась, училкам придраться не к чему. И не трогают более ни меня, ни Милену, боятся бесноватого меня, и пущай боятся! Если ж я еще и борьбой какой займусь, так меня, или моего кого, совсем никто тронуть не посмеет!!!

От, только батька…

И он не заставил себя ждать.

В тот вечер опять кинулся на мамку и начал бить, а я подбежал и всем своим телом пытался ее закрыть.

Неожиданно услышал тот же тихий голос, что и днем на стройке:

– Hostia! Mierda, Bastardo y cerbo gordo. Es hora de acabar con esto.2

Не по-нашему подумал бает, язык какой-то знакомый, где-то слыхал. Задумался…

Вспомнил! По телеку! Фильм смотрел, там католический священник на таком языке молитвы читал. Как он там называется?.. Латынь! Ох еж твои гамадрила тапочки, это ж что получается?.. Это ж мертвый язык! А кому как не смертушке на нем вещать?.. Мамочки, все-таки пришла за мной поганая! Утащит в свою темную преисподнюю и будет жарить на раскаленной сковороде.

За что жарить-то? Я ж вроде не грешил…

Ай, не грешил, грешил-грешил, и тем подонкам, что Миленке приставали, морды начистил, и одноклассников побил в первом классе… Ой да мало ли, что еще наворотил.

Страшно-то как… За моим плечом появилась все та же жуткая тень, а отец с занесенным в очередной раз кулаком рухнул как подкошенный на пол и замер, то ли помер, то ли впал в беспамятство. Я, как всегда, поплевал через левое плечо и уже намеревался встать и растереть, но кто-то мужским зычным голосом на меня рявкнул: