Немцы у нас были недолго. Боев близко не было. Остались полицаи. Они знали, что отец сидит как «враг народа», и стали маму уговаривать, чтобы Жора посту пил к ним на службу. Мама категорически отказала. Еще они хотели, чтобы мы переселились в свой дом. Там была поликлиника, а в кухне жил фельдшер с семьей. Он с женой дважды приходил к нам, упрашивал вернуться в свой дом. Наверно, его к этому принуждали. Но мама отказалась. Она сказала, кто забрал дом, тот пусть и отдает. Чем руководствовалась эта безграмотная, униженная, затравленная, убитая горем женщина? Любовью к родине или каким-то внутренним чутьем. Значит, она верила, что победа будет за нами. Однажды они стояли на крыльце правления, подъехали несколько всадников и спросили, где живут полицаи. Им сказали, и они быстро ускакали, лишь потом женщины сообразили, что у них звездочки на шапках.

Наши войска шли через наше село. Недалеко были сильные бои. Были слышны канонада, выстрелы, а ночью горело зарево и мы с крыш смотрели. У нас постоянно ночевали солдаты. Спали на полу по 50 человек. Им лишь бы согреться. Одни уходили, другие приходили. В школе, в больших домах находились раненые. Все девушки-комсомолки добровольно ухаживали за ними, помогали размещать по домам.

При отходе фронта многие ушли с войсками. Так ушла на фронт наша двоюродная сестра Лиза Макушкина.

За нашим селом был большой склад боеприпасов. Фронт продвинулся на запад, но боеприпасов на складе осталось очень много. Еще несколько месяцев солдаты охраняли склад, пока его не вывезли. Один солдат жил у нас. Я с ним подружился. Он делал мне игрушки из дерева. Одну игрушку я запомнил на всю жизнь. Два кузнеца по очереди били по наковальне при вращении ручки.

Когда все снаряды вывезли из села, осталось много неразорвавшихся снарядов, мин. В дневное время в селе взрослые все были на работе. Работали даже подрост ки. Дети были предоставлены сами себе. Мы обследовали все окопы, овраги. Находили неразорвавшиеся снаряды, мины и, как умели, их взрывали. Много ре-бят стало калеками. Но на нашей улице не было ни одного несчастного случая. Мы взрывали снаряды в костре. На дне окопа разжигали костер и в него бросали снаряд, а сами прятались в другой окоп. Снаряд взрывался, костер разбрасывало. Мы прибегали смот-реть, что осталось от снаряда. Но один раз чуть не случилась беда. Произошел небольшой взрыв. Мы бросились к костру, но не добежали метра два, произошел второй мощный взрыв. Мы машинально попадали. Над нами просвистели осколки снарядов. Доли секунды нас отделяли от неминуемой смерти. Если бы добежали до края окопа, мы бы все погибли. После этого случая мы стали больше времени выдерживать после взрыва и взрывать только по одному снаряду. Но взрывать снаряды не прекратили и дома взрослые ничего об этом не узнали.

Начали возвращаться с эвакуации. Вернулся брат Коля с лошадьми. Он так и стал работать на конеферме. Брат Жора уехал на конезавод. Но вскоре их забрали в армию.

Во время оккупации, да и всё время войны, одежду покупать негде было, да и не за что. Кто до войны жил хорошо, у тех оставался запас одежды. Но в нашей семье всё снашивалось до конца. Стала тяжелая проблема с одеждой. Маме нужно было идти на работу, одежда ей край необходима. Старшую сестру Любу мать одевала кое-как, так как она управляла хозяйством, а я с меньшей сестрой Раей имели одни валенки огромного размера и фуфайку пятидесятого размера. Когда я её одевал, то рукава касались земли.

Летом я всегда ходил босой и в одних трусах, сшитых из старых вещей с многими латками. Еще снег в оврагах лежал, а мы, ребята, уже все бегали босые и с разбегу скользили по снегу. За май подошва на ногах настолько была грубой, что я мог спокойно ходить по горячему песку и колючки не могли проткнуть мою подошву. Всё мое тело было темно-коричневым, только волосы почему-то выгорали и становились почти белыми.