– Может быть, я заеду за Вами в конце дня? Вы от чашечки кофе не откажетесь?

К пяти часам Виталий был на посту. Весь его день стал не более, чем вынужденной нежеланной паузой в преддверии счастья. Никогда ранее он не интересовался положением стрелок на часах столь часто. И каждый бросаемый на циферблат взгляд был исполнен скулящей надежды… Порой, Виталий неосознанно перепроверял достоверность показаний, отыскивая глазами часы на стене. Но эти стенные будто бы сговорились с теми, что на руке.

Наконец, он дождался. Юлечка подплывала к машине, несомая дуновением ветерка. Счастливый герой распахнул раскаленную солнцем дверцу с торжественностью, достойной Святого Петра, отворяющего врата рая. Юля приостановилась. Что сулило его проворство?..

Пещерный покой кафе поглотил их раскаленные тела, и теперь в полумраке за столиком, Виталию Григорьевичу предстояло свершать свою магию. В отличие от любой женщины он не умел ворожить бессознательно, и это его заставляло ощущать неуверенность, однако, остановить набирающий скорость состав было уже невозможно.

Правильно выбрать место. Сбоку от нее. Не напротив. Сесть достаточно близко, открывая тем самым лазейку для «нечаянного» прикосновения.

Как же он чувствует всей поверхностью своей несчастной кожи ее присутствие! Так рядом!

Виталий с трудно скрываемым усилием умерил сейсмику своего восхищения, и негромкая беседа потекла плавно, заполняя случайные русла беспечных, на первый взгляд, тем.

А назавтра случилась еще одна встреча. Не сама случилась, конечно. Снова кафе. Снова галереи словесных скульптур. Его красочные рассказы о путешествиях, которые, слава богу, не было нужды сочинять. Виталий описывал реальные свои впечатления, только выстраивал их, словно расстилая перед Юлей полотна шедевров. Она слушала, и совпечатлялась. Она будто бы заносила ножку ступить в эти дивные картины. Она ощущала готический сумрак, гудящий органом, возносилась сознанием по изящным нервюрам сводов до радужных витражей. Она осязала ногами белый горячий песок и слышала шум прибоя, сотворенный в пространстве кафе вдохновенной речью собеседника. Виталий колдовал словесно, ворожил, и слабая женщина уже забывала о том, что вчера еще это был лишь сосед, что в хорошенькой ее головке вчера еще не было никаких таких вспышек…

А Виталий распелся. Хрипловатый вокал становился бельканто. Он окончательно обрел силу, и так это стало уже легко. Все стало легко.

Горячая его ладонь накрыла руку Юлечки. Он пальцами уже перебирал ее мизинец. Ласково, многообещающе, требовательно…

И она не отняла свою сдавшуюся в восхитительный плен длань. Она даже перевернула ее ладонью вверх и обхватила его большой палец. Эволюция страсти, как бы невзначай, отметила свою первую ступень.

Временами Виталия ненадолго покидала порабощающая страсть, и он истязал себя самокопанием. Совесть? Сочувствие к жене? Жена в такие моменты ощущалась неким персонажем. Неотъемлемым, но безликим и безымянным. Да, он не мыслил себя без нее, но сейчас это было лишь аксиомой, все положения которой существовали математически, нарицательно, без осязания их поверхностью тела, а тем паче, исподом души. Та часть его, которая жила до взрыва новой вселенной, оказалась за гранью атаковавших его восторгов и плыла параллельно сей новой жизни в ином измерении, за серой и непрозрачной мембраной, рассекшей пространство.

Скудный и неохотный, навязанный какими-то воспаленными рефлексами самоанализ заканчивался одним кривоватым выводом: эта внезапно явившаяся благодать – не иначе, как компенсация ему за все недочувствованное, недоликованное…